— Есть, — ответил Чаба.
— Тогда распорядись у ворот, чтобы мою машину пропустили в госпиталь и выпустили обратно.
— Обязательно распоряжусь, — пообещал Чаба и не без боязни спросил: — Ну, как ты находишь мой план?
— Хорошим, но нам, разумеется, нужно быть готовыми к любым неожиданностям. — Пустаи сел за стол. — Знаешь, это только в романах и фильмах добро побеждает зло, в жизни же далеко не всегда бывает так. Враг не только силен, но и умен и хитер. Один раз я довольно долго разговаривал с Миланом. Было это как раз тогда, когда Андреа извлекла пулю из его ноги. Я был очень удивлен тем, что Милан сказал, будто с ним-де никакой беды случиться не может. Тогда-то я и подумал, что из-за таких вот романтиков нам и приходится нести слишком большие потери.
— Мне такого упрека никто бросить не может, — проговорил Чаба, — хотя я слишком хорошо понимаю Милана. Разве смог бы он перенести все трудности последних лет, если бы не верил в свою неуязвимость? А разве сам ты не романтик? Романтик, можешь мне поверить, Миклош.
Некоторое время Пустаи молча курил.
— Что касается лично меня, то я отнюдь не по романтическим соображениям перешел на другую сторону баррикад. Мне пришлось пройти долгий и тернистый путь, пока я понял, что же именно я должен делать. Мы хорошо знаем, Чаба, что победу одерживают армии с более современным вооружением. Судьба этой войны уже предопределена. Советская Армия вместе с союзниками победят нацистов и в том случае, если мы ничего не сделаем. Но сейчас не об этом речь. Честь, совесть, как таковая, имеется не только у каждого отдельного человека, но и у целой нации и народа. Можешь мне поверить, в том, что мы докатились до такого, виноват отнюдь не народ. Виноваты в этом мы сами: я, ты, твой отец, мой отец и остальные — короче говоря, все те, кто видит глупые сны о сепаратном мире. Каждый из них пытается доказать, что он никогда не любил немцев. Они рассчитывают, что англосаксы еще до одержания окончательной победы над врагом повернут оружие против русских. Глупые мечтания. Твой отец как-то сказал, что он ненавидит немцев, однако оружия в руки рабочих не отдаст.
— Ты разговаривал с моим отцом?
— Разговаривал. Я просил у него оружие, но он не дал. Придет время, когда армия будет знать свои обязанности. «Но с меня лично, господин инженер, достаточно и девятнадцатого года». Твой отец не сказал, что он ненавидит фашизм, не говорят этого и его друзья. «Я не люблю немцев», — как будто это что-то может значить. Любить какой-то народ такая же глупость, как и не любить его. Фашистов нужно ненавидеть, как немецких, так и венгерских. Однако они этого не понимают. Они расправляются с нами, с теми, кто хоть и мало, но все-таки что-то сделал в борьбе против фашизма. — Пустаи загасил окурок. — Сегодня я уже понимаю то, что мне тогда говорил Милан. Возможно, что Милан и умрет. Возможно, что я и сам не доживу до конца войны, погибнет Траксель и остальные. Все это трагично, однако наша гибель будет ненапрасной. Те же, кто останутся в живых, будут знать, что среди них были и такие, кто защищал честь и совесть народа. За это они и погибли, и уж не их вина в том, что сделали они так мало. — Миклош подошел к Чабе, грустно улыбнулся и положил ему на плечо руку: — Это уже совсем другая романтика, Чаба. Наша романтика не имеет ничего общего с романтикой героев, которых мы видим в кино. Это романтика революционеров, которые умеют красиво умирать.
Чаба долго молчал, не поднимая головы, а затем проговорил:
— Мне очень тяжело: я жить-то, можно сказать, не научился, не то чтобы достойно умереть.
В кабинет вошла Андреа.
— Вое в порядке, — сказала она. — Можешь идти.
Они уже подошли к воротам, как вдруг Чаба остановился под платаном:
— Миклош, если со мной что-нибудь случится, позаботься об Андреа. Обещай мне это!
— Обещаю, — сказал Пустаи.
И они зашагали дальше.
Без четверти семь профессора Эккера разбудил звонок дежурного офицера. Когда профессор снял трубку, дежурный сообщил, что у него важные сведения.
— Говорите, но только самую суть. — Эккер зевнул, однако очень, скоро сон как рукой сняло. — Спасибо, — поблагодарил он, когда дежурный закончил свой доклад. — Пусть Вебер заедет за мной на машине.
Эккер умылся на скорую руку, чувствуя угрызения совести, что ему пришлось отказаться от ванны, но, видать, такова воля божья.
Спустя четверть часа он уже прохаживался по дорожке, дожидаясь своего заместителя. Дул приятный свежий ветер, на небе ни облачка. «Значит, сегодня не будет дождя, — подумал он. — Жди бомбардировщиков».
— Туда? — спросил Вебер, когда они подъехали к дому.
— Да, к нему. — Профессор улыбнулся. За четверть часа, пока они ехали, оба молчали, понимая и без слов то, о чем думал другой.
Эндре только незадолго до этого вернулся к себе домой и встретил их неожиданный приезд с удивлением и некоторым смущением.
Постепенно он взял себя в руки, извинился за беспорядок в комнате и при этом покраснел, как нашкодивший школьник.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, дорогой Эндре, — вымолвил Эккер, садясь в кресло. — Мы пришли, так сказать, с дружеским визитом. Правда, несколько рановато, но ведь у гостеприимного хозяина всегда открыта дверь для друзей.
— Разумеется... — Эндре поправил очки и окинул взглядом комнату. — Ваш приход ко мне, господин профессор, настоящая радость. Я только что встал и собирался навести порядок.
— Ничего страшного, нам это нисколько не мешает, — проговорил Эккер, а сам подумал: «Если ты только что встал, то почему же у тебя ботинки пыльные? Или ты их с вечера не почистил?» Улыбнувшись, Эккер продолжал: — Едем мы с Вебером мимо, я и говорю: «А не зайти ли нам к нашему дорогому другу Эндре? Вдруг у него найдется бутылка водки или что-нибудь подобное».
— Очень сожалею, но спиртного у меня нет. С фронта я ничего не привез. Если бы я знал, что господин профессор любит русскую водку, то, клянусь, захватил бы. — Все это Эндре произнес как можно свободнее, однако страх у него не только не прошел, но и усилился.
Эккер шаловливо погрозил ему пальцем:
— Ай-ай, мне что-то не нравится, когда священник начинает клясться. У божьего слуги и без слов имеется, так сказать, грозная защита: вера, милосердие господне и служба. — Проговорив это, профессор внимательно оглядел скромно обставленную комнату. — К слову, дорогой друг, живете вы не ахти как. Дивизионному капеллану, побывавшему на фронте, положено иметь более комфортабельное жилище. Я думаю, что для вас это не сложно...
— Мне и здесь хорошо, — сказал Эндре. — Блеск и богатство развращают не только тело, но и душу.
При этих словах Эккер бросил взгляд на сидевшего в шезлонге Вебера и сказал:
— Понимаю-понимаю, но вы, Вебер, все-таки напомните, чтобы мы не забыли решить жилищную проблему господина капеллана.
— Не извольте беспокоиться об этом, господин профессор, мне совсем неплохо и в этой однокомнатной квартирке. Я к ней уже привык, а днем, при солнечном свете, она выглядит еще лучше, светлее.
«Светлее, это верно, — подумал Эккер. — Что делает человек, когда он просыпается утром, особенно летом? Прежде всего раскрывает окна. А почему же он этого не сделал? Почему не проветрил комнату? Почему не насладился утренней прохладой?» Профессор встал и посмотрел на свои руки:
— Дорогой Эндре, разрешите мне вымыть руки?
— Разумеется. — Эндре вскочил и распахнул дверь ванной: — Пожалуйста, господин профессор. — Включил свет. — Сейчас я принесу вам чистое полотенце.
Взяв чистое, накрахмаленное до хруста полотенце, Эккер вошел в ванную. Закрыв за собой дверь, он открутил кран и пустил воду, однако рук мыть не стал, а внимательно все оглядел. Висевшие на крючке
