— Я сразу же побежала за вами, но в коридоре встретилась с доктором Андреа Бернат, которая сказала мне, чтобы я вас не беспокоила: она сама обо всем распорядится.
— Спасибо, — поблагодарил Чаба сестру. — После отбоя воздушной тревоги снесите мертвого в морг. — Открыв дверь, он вышел из здания во двор.
Здесь было хорошо слышно страшное завывание падающих где-то не очень далеко бомб, от которого стыла кровь. Однако спустя несколько секунд, как ни странно, страх прошел, лишь в душе чувствовалась какая-то пустота.
Чаба сел на скамейку и, вытянув ноги, отсутствующим взглядом уставился на небо, освещаемое то вспышками разрывов, то ярким светом прожекторов. Значит, его все же умертвили. Быть может, ему уже все равно ничем нельзя было помочь. Но это совсем другое дело. С точки зрения терапевта, состояние Бакача было очень и очень критическим, хотя это не меняет главного: с Андреа произошло что-то серьезное, но что именно, он не знает...
Андреа разыскала Чабу в саду, села рядом с ним на скамейку.
— Ты нарушил свое обещание, — проговорила она, прижимаясь к Чабе, — убежал, не сказав, что любишь меня.
Кругом стало поразительно тихо.
— А где же Эндре?
— Он вышел вслед за тобой. Разве он не нашел тебя? — Она положила голову к нему на грудь. — Не сердись. Я тебя люблю.
Запустив одну руку в волосы Андреа, Чаба думало том, что же творится с ней: то она убивает человека и утверждает, что это было необходимо, то вдруг признается ему в любви.
— Давай не будем о нем говорить... Это единственное, что мы можем сделать...
В эти минуты редкого затишья они чувствовали себя путешественниками на маленьком островке, затерявшемся среди горящего и истекающего кровью города, и им казалось, что они вдруг очутились в совершенно мирной обстановке. Чаба, как никогда раньше, осознал, что вся его жизнь множеством невидимых нитей связана с ее жизнью и что теперь и преступления, если им суждено их совершать, и наказания, которые могут выпасть на их долю, и радости, и страдания, и испытания, и счастье — все это у них общее, и они вместе должны пройти по жизни.
— Андреа, если, чего доброго, будет назначена комиссия по расследованию причин смерти Бакача и она, не дай бог, установит, что смерть наступила в результате врачебной халатности или недобросовестности, ты ничего не знаешь. Я возьму всю ответственность на себя.
— Этого я тебе не позволю.
— Давай не будем спорить. Андреа, думала ли ты когда-нибудь о том, что нам придется расстаться?
— Из-за Бакача?
— Нет, Андреа, не из-за него, а из-за войны. Вполне может случиться, что меня пошлют в такое место, куда тебе нельзя поехать.
— Такого места нет на земле, Чаба.
— Есть, Андреа. Меня сегодня перевели в органы контрразведки. За этим меня, собственно, и вызывали в министерство. Я сделал все возможное, чтобы приказ о моем переводе отменили. Начальник госпиталя тоже старался мне помочь, но, по сути дела, ничего не добился. Завтра утром я обязан явиться за назначением. У меня такое предчувствие, что против меня что-то замышляют, что я слепое орудие в чьих-то руках. Мне кажется, что я стою перед порогом, переступать через который мне совсем не хочется. Властям хорошо известно, что я не люблю немцев...
— Быть может, именно поэтому тебя и переводят на новое место. Ты не думаешь?
— Не шути, Андреа. Контрразведка находится в руках пронацистски настроенных офицеров.
— Что же ты собираешься делать?
— Пока еще не знаю, хотя и ломаю над этим голову с самого утра. Поэтому, собственно, и молчал. Ясно одно, что большого выбора у меня нет: или выполнять приказ, или же бежать. Возможно, мне удастся попасть в Югославию.
— Я поеду с тобой, без тебя я не хочу оставаться.
— Оставишь отца одного?
В этот момент сирена возвестила об окончании воздушной тревоги. Оба ждали, пока сирена не смолкла.
— Если папа разрешит мне поехать с тобой, возьмешь меня?
— Тогда возьму.
С Гезой Бернатом Чаба встретился раньше, чем предполагал. Журналист сам заехал в госпиталь, чтобы подготовить его для разговора с отцом. Однако сделать это было не так-то просто: после воздушной тревоги Чабе нужно было обойти все палаты; бывали случаи, когда от пережитого страха состояние какого-нибудь раненого резко ухудшалось. К счастью, оказалось, что на этот раз ничего подобного не случилось, и можно было не беспокоиться, тем более что дежурный по госпиталю не получил никаких известий о прибытии новой партии раненых. Однако Чаба распорядился, чтобы обе операционные были на всякий случай подготовлены. Написав заключение о смерти Бакача, Чаба отдал распоряжение о вскрытии. Потом он прошел в свой кабинет, предварительно сказав ночной сестре, чтобы она позвала его, если случится что-нибудь очень серьезное.
Войдя в кабинет, Чаба заметил, что Бернат разговаривал с дочерью, которая, судя по всему, еще не рассказала отцу о его переводе.
— Чем вас угостить, дядюшка Геза? — спросил Чаба Берната.
— Ничего не нужно: у твоего отца я уже выпил свою дозу.
— Тогда и я ничего не буду, — заявил Чаба, садясь за стол. — Андреа, я буду очень рад, если ты пойдешь в свой кабинет и немного приляжешь отдохнуть, а то вид у тебя очень усталый.
— Я знаю, — смиренно согласилась девушка, — но я останусь с вами.
— Не беда, если я у вас подымлю своей трубкой, старина? — спросил Бернат и, вынув трубку, начал набивать ее. — Оно и лучше, если Андреа останется здесь, нам нужно обсудить несколько вопросов. — Он закурил. — Думаю, ты уже знаешь, что случилось с твоим дядей?
— Знаю. — Чаба не спеша раскрыл пачку сигарет, но закуривать не стал: он сегодня и без этого так много курил, что во рту и в горле до сих пор чувствовался горьковатый вкус никотина. — Шульмайера тоже схватили? — спросил он, заранее зная, каким будет ответ.
— Нет, а если повезет, то, возможно, они даже не смогут напасть на его след.
— Ты от него узнал о случившемся с дядей Вальтером?
— Да, от него. Он вчера приехал из Берлина и рассказал об очень страшных вещах, которые там произошли после покушения на фюрера. Число арестованных по подозрению превысило тысячу, да до этого казнено более трех тысяч человек. Зная, что его вот-вот арестуют, он ушел в подполье. Куда он скроется, я не знаю, да и не спрашивал его об этом. Думаю, что он отправится в Югославию, а оттуда переберется в Италию.
— Ты для того сюда и приехал, чтобы сообщить мне это?
— Нет, конечно. Это я так, между прочим рассказал. С тобой же я намерен поговорить о более важном деле. Ты, разумеется, знаешь, что связывало Шульмайера и твоего дядю?
— Знаю.
— Но ты, видимо, не знаешь, что дядюшка Вальтер на протяжении нескольких лет находился под наблюдением, как не знаешь и того, что твой отец фигурирует в списках венгерских офицеров, которые безо всяких симпатий относятся к немцам? Я, конечно, не в курсе, принимал ли твой папаша какое-нибудь участие в организации покушения на Гитлера. Возможно, что и не принимал, а лишь знал о нем. Но факт остается фактом: Вальтера пытали, стараясь выжать из него данные, которые обвиняли бы и твоего отца. Твой дядя ничего не сказал, он не назвал ни одного имени, однако признался, что два раза лично встречался с Миланом Радовичем: один раз — в Берлине, другой раз — в Венгрии.
— Встречался с Миланом?!
— Да, с ним. Старина, я хочу, чтобы ты сейчас был, как никогда, откровенен со мной. Скажи, давно ты
