будут правы, друг мой. Правы!
— Поверьте, товарищ капитан, я представления не имею о том, что, собственно, произошло.
Шарди только отмахнулся:
— Не имеете представления? Вы хоть меня не считайте дураком. — Мускулы на его полноватом лице напряглись, и он скривил рот в горькой усмешке: — Вот что я вам скажу, Варьяш. Если бы я был таким же известным писателем, как ваш уважаемый папаша, и так же талантливо умел рассказывать в своих романах о коммунистической морали, то своего сына я воспитал бы несколько иначе и заставил бы его честно выполнять свой гражданский долг. — Он смял сигарету. — Рядовой Варьяш, видите ли, не поехал домой! Когда я, служа в армии, не приезжал домой, отцу тоже было неприятно. Он шел к хромому сапожнику Тоту и говорил: мол, сын почему-то не приехал на побывку, не знаю, что о ним случилось. Отец, вероятно, даже ругался, но Тот как ни в чем не бывало стучал молотком. И все шло своим чередом. А ваш отец поднял на ноги чуть ли не всю армию. Почему, черт возьми, так происходит? Один может позвонить министру обороны, если его сын не приехал домой, а другой — не может.
Эндре расстегнул шинель. «Хоть бы поскорее зазвонил этот проклятый телефон, — думал он. — А что, если он вдруг сломался, тогда придется бесконечно долго выслушивать нравоучения дежурного. По глазам видно, что он ждет не дождется, когда я начну с ним спорить. Пусть ждет, а я помолчу. Правда, если хорошо подумать, то я попал в дурацкое положение, да и капитан во многом прав. Непонятно только, почему он все это говорит мне, ведь я абсолютно не виноват в том, что мой отец может позвонить министру по телефону. Теперь, наверное, печать сына номенклатурного работника будет сопровождать меня всю жизнь. Но, видит бог, я этого не хотел. А люди рассуждают так: «Варьяшу легко: ни один преподаватель не посмеет провалить его на экзаменах. Ему стоит только слово молвить своему папаше, и дело сделано». Именно поэтому я никогда ничему не радовался по-настоящему. Обо всем этом я мог бы рассказать этому офицеру, но, видимо, не стоит».
Они сидели молча. Наконец телефон зазвонил. Капитан Шарди поднял трубку:
— Докладываю, рядовой Варьяш здесь, в комнате. Ясно. Сейчас передам. — И он подозвал солдата.
Эндре встал и взял трубку:
— Алло...
— Это ты, Эндре? — послышалось на другом конце провода.
Он сразу узнал голос отца.
— Да, я.
— Наконец-то! А то я уж было подумал, что мне так и не удастся поговорить с тобой.
Эндре уловил в голосе отца облегчение, вспомнил, что тот даже не поздоровался с ним, и в смущении взглянул на капитана, который сразу как-то напрягся.
— Что случилось? — спросил тихо Эндре.
Отец молчал. Потом послышался его далекий, чуть дрогнувший голос:
— Твоя мать...
— Что с мамой? — Эндре внезапно ощутил, как судорогой свело что-то внутри и в тот же миг острая боль пронизала все его тело. — Говори же, что случилось?!
Наступила длительная пауза, казалось, телефонная связь прервалась.
— Мама покончила с собой...
Эндре онемел, услышав эти слова.
— Она еще жива, — донесся голос из бесконечной дали, — но надежды мало. Немедленно приезжай. Я все устроил. Ты слышишь меня?
— Слышу.
— Так что же ты молчишь?
«А что я могу сказать? — подумал Эндре. — Что? Я знал, чувствовал, что рано или поздно это произойдет. И все-таки...»
— Жо уже знает? — спросил он наконец, прижав покрепче трубку к уху.
— Нет. Она в Сомбатхее, и я не смог с ней связаться. Ты слушаешь?
— Слушаю.
— Когда от вас идет поезд?
— В Будапешт только утром.
— А в Сомбатхей?
— Не знаю.
— Думаю, тебе надо как-то добраться до Сомбатхея, а оттуда вы вместе с Жокой смогли бы приехать на машине.
— А если поезда в Сомбатхей нет? — Эндре посмотрел на капитана Шарди.
— Отправление в два часа двадцать минут, — подсказал тот.
— Поезд есть. Я еще успею на него, но нужно спешить: до станции довольно далеко.
— Подожди, не клади трубку...
Эндре услышал, как отец советуется с кем-то. Шарди с любопытством спросил:
— Что-нибудь случилось?
Посеревшее лицо Эндре, его озабоченный взгляд свидетельствовали о том, что капитан в своих выводах ошибся: солдата подняли среди ночи не потому, что он не поехал домой, речь шла о чем-то другом, гораздо более серьезном. И Шарди уже испытывал угрызения совести за свои недавние нападки на Варьяша.
— Мама покончила с собой, — сухо ответил Эндре.
В этот момент он не чувствовал ничего, кроме внутренней опустошенности. Его ощущения казались ему сродни ощущениям узника, долгие годы томившегося в заключении в ожидании радостного мига освобождения и вот, когда он, этот миг, наступил, не испытавшего никаких эмоций. А еще Эндре казалось, будто он уже давно ждал этого телефонного звонка. «Мама покончила с собой... Немедленно приезжай». Не раз он переживал страшное чувство утраты и в глубине души оплакивал мать.
А сейчас он стоял, прижав трубку к уху, и ждал, что же будет дальше. Капитан же тем временем думал, насколько черств этот Варьяш: мать покончила с собой, а он не обронил ни единой слезинки.
— Сынок, я договорился, чтобы тебя отвезли на станцию на машине. А если из-за снежных заносов не будут ходить поезда, тебя довезут до самого Сомбатхея. Жду тебя.
— Я немедленно выезжаю.
— Передай трубку дежурному офицеру. Пока, сынок, спокойной ночи.
«Хоть бы этого не говорил! Какая спокойная ночь может быть после подобного известия?» Передав трубку капитану Шарди, Эндре закурил и отошел к окну. Он уперся лбом в холодное стекло и неподвижным взглядом уставился в темноту.
Марика легко шагала по снегу. Вечером она пила совсем мало, но и это малое количество алкоголя сейчас приятно согревало ее. Ветер бросал снег в лицо. Марика щурилась, испытывая чувство свободы и радости. Вдали уже мигали огоньки железнодорожной станции, а иногда, когда ветер немного стихал, она отчетливо слышала вздохи паровозов и визг тормозов.
Она взяла с собой только спортивную сумку, уложив в нее кое-что из одежды и подарок для матери — свитер из австралийской шерсти. Этот свитер по ее просьбе привезла из Будапешта коллега по работе. Она купила его в универмаге «Люкс» на площади Верешмарти. Великолепный свитер светло-голубого цвета. Мать наверняка не решится сразу взять его, скажет, что такой цвет идет только молодым. Но Марика, конечно, уговорит ее, объяснит, что она еще совсем молодая женщина. Как странно, матери нет и сорока, а она уже считает себя старухой.
Марика прошла мимо стрельбища. Проселочная дорога оказалась в довольно приличном состоянии: лесопосадки хорошо задерживали снег. Отсюда, с вершины холма, были хорошо видны продолговатые, в форме кирпичиков, здания военного городка с кое-где светящимися окнами. Еще несколько сот метров — и Марика выйдет на шоссе. Когда она прощалась с директором школы, он сказал ей: «Не ходи одна, я тебя провожу». Но чего ей бояться? Хулиганов здесь нет, они чаще встречаются в городах, а не в заброшенном Ердегхате. Марика улыбнулась: «Да, тут самая настоящая провинция...»
— Двенадцать лет назад, — рассказывал директор Доци, покручивая ус, — возвратился Балло домой из
