воспринимал трагедию матери — он и сам не понимал. Всю дорогу он думал о чем угодно — о девушке, стоявшей рядом, о Дьерди, о Жоке, только не о матери. «Это уже случилось, и ничего изменить нельзя. Да, я веду себя как последний негодяй: мать умирает, а я не испытываю абсолютно никаких чувств. А ведь я ее любил. Любил даже тогда, когда узнал, что она меня не любит, а просто терпит. Я, как мог, защищал ее, но она не нуждалась в моей защите, ей не нужна была помощь. Да и можно ли уберечь того, кто сам себя не бережет? Когда отец изменял ей, унижал ее, почему она не возмутилась, не восстала? Почему не пыталась бороться? Она же знала, что у отца есть любовница, тяжело страдала от этого, но мирилась со своим ужасным положением. Даже когда ей стало ясно, что мы догадываемся обо всем, она и тогда делала вид, что в семье все благополучно...»
Это произошло два года назад. В окрестностях Сегеда «Мафильм» снимала картину под названием «Два пути». По желанию режиссера вместе со съемочной группой поехал туда и Варьяш. К тому времени Эндре уже два года проработал на киностудии и знал многое о закулисной жизни ее работников. Почти все в группе — и Эндре в том числе — догадывались, что в Сегеде Варьяш сожительствует с главной героиней будущего фильма Бежи Марко. И вот однажды вечером, за ужином, Эндре сказал матери:
— Мама, тебе надо развестись.
— О чем ты? — спросила Варьяшне и отложила вилку.
Вместо Эндре ответила Жока:
— Ты хорошо знаешь, мама, о чем мы говорим... — Она взяла ее за руку: — Мамочка, очень прошу, не считай нас абсолютными дураками. Мы любим тебя и останемся с тобой.
Варьяшне отодвинула тарелку и нервно закурила. Руки у нее дрожали.
— Это что, заговор? Меня не интересуют разные сплетни, и я категорически запрещаю вам говорить в таком тоне об отце.
— Запрещаешь? — Эндре рассмеялся.
— Эндре...
Сын со злостью стукнул по столу ложкой и вскочил, опрокинув в ярости стул. Потом он нагнулся, поднял его и с такой силой ударил им об пол, что ножки заскрипели.
— Мама, это же ужасно! Неужели ты не видишь, что весь город смеется над тобой, над нами? Неужели все еще смотришь влюбленными глазами на «величайшего» писателя Венгрии? Ты же постоянно страдаешь и тем самым губишь себя...
— Эндре, замолчи! — выкрикнула Варьяшне. — Я не хочу тебя слушать!..
— Нет, ты не можешь мне этого запретить: речь идет о моей чести.
Мать тоже вскочила со своего места. Лицо ее побелело, глаза округлились, а худенькое тело задрожало мелкой дрожью.
— Уходи, уходи от меня, я не хочу тебя видеть!
Тут уж не выдержала Жока:
— Но, мама...
Варьяшне стало дурно, пришлось срочно вызвать врача. Ее уложили в постель, сделали успокоительный укол. К полуночи ей стало лучше. Вечером, хорошо обдумав случившееся, она встала и направилась в комнату Эндре. Собственно, она хотела узнать, дома ли он, ведь она прогнала его.
Эндре лежал в постели и читал. Увидев мать, он отложил книгу в сторону.
— Тебе лучше? — с участием спросил он.
Мать подошла ближе и присела на край кровати. Достала из коробки сигарету и закурила.
— Прости меня, — сказал Эндре, — я не хотел тебя обидеть.
— Ты тоже не сердись на меня. Я в последнее время стала какая-то нервная. Когда волнуюсь, говорю такое, о чем сама потом жалею.
Через открытое окно в комнату вливался аромат летней ночи, где-то по соседству звучал в магнитофонной записи концерт Вивальди. Эндре с болью в сердце смотрел на измученное лицо матери, которое в тот момент казалось ему удивительно красивым. Странно, что и страдания могут делать человека красивым. А может, мать и не страдает вовсе? А что, если эта душевная боль доставляет ей радость? Нет, мать действительно живет в нереальном мире.
— Если бы это было правдой, — услышал он ее слабенький голосок, — то и тогда... твой отец остался бы гением. Только я одна понимаю, насколько он велик. Ему многое дозволено, если это обогащает его писательское мастерство. Оценку своим поступкам может дать только он сам. Во имя творчества...
Мать говорила и говорила, маскируя свои страдания красочными иллюзиями, и Эндре понял: не стоит зря тратить на нее ни слов, ни времени, болезнь ее неизлечима и заключается она в том, что мать считает отца необыкновенным и никогда не признает, что Геза Варьяш — личность довольно заурядная, писатель, чей талант давно иссяк, что ничего значительного он уже не создаст, потому что живет в мире обманчивых иллюзий, в то время как настоящее искусство не терпит фальши. Для матери важно только одно — остаться супругой Гезы Варьяша, какой ценой — не имеет значения, ибо она посвятила отцу всю свою жизнь.
— ...Мы вместе сидели в сегедской тюрьме, — сказал как-то дядя Кальман. — Я был осужден на два года, твой отец — на полтора. На суде он вел себя превосходно. Когда ему дали последнее слово, он произнес такую страстную речь, что она ходила по рукам в списках. Студенческая молодежь с воодушевлением подхватила имя неизвестного писателя. Наверное, он казался многим грубым и даже вульгарным, но в нем жила какая-то удивительная внутренняя сила, которая позволила ему создать произведения, ставшие новым явлением в литературе. Впечатляли публику и его выступления. Сверкающий взгляд, представительная фигура, яркая речь... Он сумел покорить даже меня, человека в общем-то трезвомыслящего. Твоя же мать была в ту пору молоденькой студенткой с романтической душой. Она написала отцу в тюрьму восторженное письмо. С этого, собственно, и началось их знакомство.
Когда младшая дочь члена правящей партии богача Альфреда Шпитцера, то есть твоя будущая мать, посетила осужденного за подрывную деятельность Гезу Варьяша в тюрьме, разразился скандал. Шпитцер пытался объяснить дочери, что она встала на порочный путь, но тщетно — она верила, что сама судьба поставила ее рядом с Гезой и ее предназначение заключается в том, чтобы пожертвовать всем во имя этой необыкновенной любви. Она ушла из родительского дома, смирилась с материальными трудностями, но была безмерно счастлива и никогда не переставала доказывать родителям свою правоту. Она стала совестью Гезы, источником его вдохновения. Всегда вперед, только вперед, к вершине, достигнув которой можно смело посмотреть в глаза родителям и милостиво простить их слепоту. Таким стало ее жизненное кредо. Короче говоря, свою политическую и писательскую карьеру твой отец сделал благодаря матери...
И вот теперь мать сидит рядом с Эндре и думает о далеком Париже, о стариках родителях, которые там обосновались, о разбросанных по всему миру родственниках, которые до сих пор никак не могут простить ее поступка. И матери легче умереть, чем в письме к своему отцу признаться, что он был прав, что Геза Варьяш действительно выскочка и бездарь, что он содержит любовниц и позорит ее... Вот почему мать никогда не потребует развода — она будет доказывать, пусть уже не родителям, а самой себе, что сделала правильный выбор. Может, Геза Варьяш и сейчас вынашивает великий замысел, а ее долг заключается в том, чтобы вызревающее годами прекрасное творение когда-либо увидело свет. Этому она решила подчинить все...
Паровоз визгливо свистнул. Эндре очнулся, его воспоминания мигом растаяли. Марика стояла рядом с закрытыми глазами. «Я знаю, даже убежден в том, — продолжал думать юноша, — что отец никогда не напишет по-настоящему талантливого произведения, так как у него не хватит мужества быть искренним до конца. Мама ощутила это так же отчетливо, как и я, и именно это сознание безысходности заставило ее совершить трагический шаг...»
— Хотите спать? — спросил Эндре девушку, которая так близко наклонилась к окну, что спадавшие на лоб светлые волосы коснулись стекла.
— Завтра высплюсь, — ответила Марика и принялась чертить круги на запотевшем стекле. — Я люблю поспать.
— А еще что вы любите делать? — поинтересовался юноша, разглядывая в окне отражение задумчивого лица девушки.
— О, многое! Люблю жизнь во всех ее проявлениях.
«Да она прямо философ! — изумился Эндре. — А может быть, сноб? Среди провинциалок снобизм
