довольно распространен. Такие девушки обычно ведут дневники, в которые записывают мысли великих людей».
— Конечно, вам это может показаться позой, — продолжала Марика. — И потом, я не точно выразилась. Есть вещи, которые я делаю весьма неохотно, хотя они имеют самое прямое отношение к жизни.
— Например?
— Ну, скажем... — Она приложила палец к губам и задумалась. — Ну, скажем, я не люблю лгать, не люблю откровенничать с чужими людьми...
— Вы и ученикам внушаете, что ложь имеет прямое отношение к жизни? — спросил Эндре, повернувшись к ней вполоборота.
Девушка вскинула голову, в глазах ее засветились пытливые огоньки.
— О таких вещах я еще не говорила с детьми. Но в дальнейшем постараюсь объяснить им, что лгать нельзя. Конечно, с моей стороны было бы глупостью утверждать, что можно прожить жизнь, ни разу не солгав...
«А она неглупа, эта учительница, — решил про себя Эндре. — Кажется, я ошибался в ней. Большинство людей утверждают как раз обратное...»
— И часто вам приходилось прибегать к обману? — спросил он уже с любопытством.
— Я не отношу себя к числу обманщиков, — ответила Марика, — но бывает, обстоятельства складываются так, что волей-неволей приходится лгать. Как это говорят? Прибегать ко лжи во спасение.
— Выходит, и честные люди лгут?
— Можно подумать, что вы всегда говорите правду.
— Значит, вы считаете, что я честный человек? А почему?
— Чувствую.
— Не люблю людей, которые руководствуются только чувствами. Человек не должен доверять своим чувствам. Чувствовать можно холод, тепло, вкус, запахи и многое другое. А честен человек или нет — нужно знать. Вот вы со мной едва знакомы и, следовательно, не можете знать, честен я или нет. Между прочим, сам я полагаю, что не таков.
Девушка молчала. Она впервые в жизни встретилась с человеком, который не считал себя честным. «Странный тип, — подумала она, — сначала не обращал на меня никакого внимания, а теперь вдруг разговорился. А он ведь довольно не глуп».
Поезд тем временем громыхал колесами, проскакивая стрелки, а машинист давал резкие продолжительные свистки.
— И почему же вы нечестный человек? — тихо спросила Марика.
Эндре с трудом раскурил сигарету, выпустив дым на оконное стекло.
— Об этом я расскажу вам в следующий раз, — ответил он, — если нас не будет так много. А теперь скажите, что вы любите больше всего.
— Читать и учительствовать.
— А читаете много?
— Когда есть время. Обычно перед сном: днем чаще всего бывает некогда.
— Что же вам нравится читать?
— Из венгерской литературы или зарубежной?
— Скажем, из венгерской.
— Из поэтов люблю Аттилу Йожефа, Радноти, но мне больше нравятся прозаики. Кто именно? Пожалуй, Кодолани, Дьери, Варьяш...
— Варьяш?
— Да, не все его произведения, но последний роман считаю очень хорошим.
— Какой роман вы имеете ввиду?
— В котором он так ярко описал жизнь и нравы детей функционеров. Он называется «Одиночество». Читали?
— Нет, не читал, — солгал Эндре и вспомнил, как, прочитав роман, здорово поссорился с отцом.
Девушка оживилась:
— Непременно прочитайте. Это очень интересная и смелая книга. В ней затрагиваются актуальные для нашего времени вопросы. К тому же Варьяш хорошо знает жизнь провинции...
Под стук колес Марика начала рассказывать содержание романа, а Эндре, почти не слушая ее, думал о своем...
О том, что он пишет новый роман, Варьяш никому из домашних не говорил. Он ежедневно запирался в кабинете, и в это время к нему могла входить только жена. Он никому не читал отрывков из романа, не давал интервью представителям печати, но слухи об «Одиночестве» каким-то образом все-таки просочились. «Колоссально, роман поразит всех, как гром среди ясного неба. Он вызовет такую бурю, какой еще не видывали в Венгрии...» — передавали из уст в уста посвященные.
Однажды утром Эндре торопливо пересекал двор киностудии, развлекаясь тем, что следил за бежавшей впереди собственной тенью. Он делал всевозможные движения руками, и тень в искаженном виде повторяла их.
— Банди! — окликнул его кто-то.
Эндре узнал голос кинорежиссера Баболнаи. Он остановился, обернулся, поджидая полноватого, запыхавшегося мужчину.
— Сервус, Банди. Развлекаешься? Как живешь? — Режиссер протянул Эндре руку и обнял его.
— Спасибо. Ничего живу. Что-нибудь снимаешь?
Они медленно пошли к съемочному павильону. Баболнаи страдал от жары, он шумно дышал, то и дело вытирал платком блестевшее от пота лицо и свисавший на шею дряблый подбородок.
— Ничего, старина. Нет подходящего сценария. Написал бы что-нибудь хорошее.
— Со временем, — улыбнулся Эндре. — А потом стану твоим первым ассистентом.
— О’кэй, старина! — Режиссер вынул из кармана конфету, развернул ее и, словно оправдываясь, сказал: — Сожалею, но тебя угостить не могу: конфета последняя. — С этими словами он положил ее в рот. — Послушай, Банди, давай договоримся...
— О чем?
— Я слышал, что твой отец работает над интересной книгой. Достань мне второй экземпляр рукописи, а я за это возьму тебя в штат первым ассистентом. Идет?
Эндре пожал плечами, прищурился от бившего прямо в лицо солнца:
— Что-то пишет, но что именно, убей меня бог, не знаю.
— Не ври, старина, не ври. Я знаю, а ты нет? Он с кем-нибудь уже ведет переговоры? Мне-то ты можешь сказать спокойно...
Они остановились перед входом в съемочный павильон.
— Я действительно ничего не знаю о новом романе отца и намерении его экранизировать.
— Ладно. Поговори с ним, а я слово сдержу.
Вечером Эндре спросил отца:
— Что за роман ты сейчас пишешь?
Варьяш поднял глаза от газеты:
— Когда роман будет закончен, тогда и узнаешь.
Они сидели на террасе, наслаждаясь тихим летним вечером. Жока с матерью поливали цветы в саду, откуда доносился звонкий смех сестры.
— Баболнаи хочет поставить по нему фильм. Он просил меня поговорить с тобой. — Эндре подбросил камешек и на лету поймал его. — Он очень заинтересовался темой романа, тем более что у него сейчас нет подходящего сценария. Он мог бы начать съемки уже осенью, а меня обещал взять в штат первым ассистентом. — Эндре прицелился, бросил камешек в вишню и взглянул на отца.
Варьяш свернул газету, небрежно бросил ее на стол, пригладил все еще густые седые волосы и обернулся к сыну:
— Пусть этот ремесленник ставит фильмы без меня. Беденек, видите ли, ему уже не хорош! — Варьяш вздрогнул и потер плечо. — Попроси лучше у Юли бутылку вина и принеси два бокала.
