Добряк Крибле-Крабле, всегда старавшийся видеть лучшую сторону вещей, — это был, разумеется, Эрстед.
А как же звали другого волшебника? Ну, его имя легко было угадать, не труднее, чем этому волшебнику заметить печальное сходство жизни капиталистического города с грызней бактерий в капле воды.
1848 год. Звуки «Марсельезы» раздаются не только в Париже, но и в Вене, в Берлине, в Лондоне. «Король-буржуа» Луи-Филипп бежал в Англию под именем «господина Вильяма Смита», за ним следовал его верный министр Гизо. А Карл Маркс, три года назад по требованию Гизо высланный из Франции, возвращался в Париж. Весть о парижских событиях была искрой, заставившей ярко вспыхнуть движение чартистов. «Да здравствует Франция!» — кричали толпы лондонцев. В Глазго безработные громили хлебные лавки с возгласами: «Хлеба или революции!» В Вене народ ворвался в императорский дворец с требованием отставки ненавистного Меттерниха и созыва национального собрания. На берлинских баррикадах борьба шла даже ночью, а когда король пошел на уступки, молчаливое шествие восставших двинулось к дворцу, неся трупы погибших в бою. «Шапку долой!» — закричала толпа, когда на балконе дворца показался король, и Фридрих-Вильгельм обнажил голову перед трупами людей, убитых по его приказу. Это был первый акт великой драмы. За ним следовал разгром чартистского движения, расстрел парижских рабочих, заявивших о своих правах. Пушки республиканского правительства оросили улицы кровью народа.
На собрании демократов в Кельне Маркс прочел телеграмму о венских расстрелах: австрийское национальное собрание тоже предало интересы народа. В Бадене и Пфальце армия преследовала последние группы повстанцев, в числе которых был Энгельс.
События 1848 года вскрыли непримиримость интересов буржуазии и народа в наиболее развитых странах, где на сцену истории уже выступил пролетариат. В Дании этого еще не произошло.
В королевском дворце в Копенгагене царило смятение: народ волнуется, либеральная печать в полный голос требует конституции, а король Кристиан VIII лежит при смерти.
«Что же это будет? Что же делать, если король умрет?» — растерянно спрашивал наследный принц Фредерик хмурых министров. Они молча переглядывались и вздыхали: да, кисельный характер у будущего правителя! Слабовольный, нерешительный… Впрочем, такого легко будет прибрать к рукам и действовать от его имени: усмирить народ неопределенными обещаниями, а потом попробовать договориться с расходившимися либералами. И, не теряя времени, министры принялись за составление первого послания нового короля к народу: там туманно говорилось, что Фредерик VII будет завершать проекты «своего возлюбленного отца» об упорядочении некоторых вопросов управления государством», сочетая «мягкость со справедливостью».
Либералы, группирующиеся вокруг газеты «Отечество», тоже не дремали: новому королю немедленно была представлена петиция с требованием конституции. Толпы народа собирались на улицах, оживленно обсуждая политические вопросы. Депутации, несущие петиции Фредерику VII, встречались приветственными криками. В своей речи, обращенной к депутации муниципалитета, новый король уже прямо намекнул, что всегда советовал своему отцу дать конституцию. Газета «Отечество» цитировала только что вышедшую брошюру с либеральной программой. «Желательная уже в 1839 году, конституция стала необходимой», — писалось там. И эта конституция должна прежде всего решить запутанную национальную проблему так, как требует либеральная партия: герцогство Гольштейн может получить некоторую самостоятельность, а Шлезвиг с его смешанным датско-немецким населением должен стать просто датской провинцией. Исторически сложившиеся прочные связи между двумя герцогствами надо уничтожить. Граница между Шлезвигом и Гольштейном проходила по реке Эйдеру, и боевым кличем датских либералов было: «Дания до Эйдера!» Национальный вопрос играл такую большую роль в их программе, что партия получила название национал-либеральной. Из всех их рассуждений неизменно вытекало, что датский народ может получить конституцию только при условии лишения Шлезвига самостоятельности. Подкладка тут была простая: либералы были буржуазной партией, а датская буржуазия любой ценой хотела сохранить господство над такой экономически важной областью, как Шлезвиг. Кроме того, с помощью шлезвиг-гольштейнского вопроса либералы стремились увести народное движение от острых социальных проблем в русло «защиты национальных интересов». Не помещики, а немцы причина всех зол, внушали они народу.
Однако в герцогствах господствовали совсем другие настроения. Весть о том, что в Копенгагене «эйдер-датчане» берут верх, вызвала волну народного протеста и возмущения. Герцогства были против разъединения друг с другом и хотели получить отдельную конституцию. Для немецкого населения Шлезвига полное присоединение к Дании означало и потерю родного языка.
В Киле собрались депутаты обоих герцогств и выработали свою петицию Фредерику VII: они соглашались признавать его своим герцогом, но в остальном хотели быть независимыми. Группа делегатов повезла эту петицию з Копенгаген.
Там продолжались народные волнения, каждый день собирались толпы, возникали митинги. Из деревень прибывали крестьянские депутаты.
21 марта 1848 года представители политических партий, копенгагенской буржуазии и муниципалитета подали королю программу, составленную Орла Леманом, красноречивым адвокатом и кумиром копенгагенских дам: «Отдельная конституция для Шлезвиг-Гольштейна означала бы потерю Шлезвига для Дании, и об этом не может быть речи», — говорилось там. Для проведения в жизнь нового курса король должен избрать «правительство, пользующееся доверием народа» (практически тут имелись в виду вожди национал-либералов и умеренные консерваторы). На большом собрании в зале театра «Казино» Орла Леман сказал, что отказ короля принять эту программу заставил бы народ «взяться за оружие отчаяния», то есть пойти по стопам парижан.
Но это был чисто демагогический выпад. Рост народного движения и отречение короля (Фредерик VII был так напуган, что уже сам поговаривал об этом) никак не входили в расчеты либералов. Им нужна была умеренная конституция, которая передала бы управление страной в их руки, вот и все.
Король не замедлил ответить, что он на все согласен и уже считает себя конституционным монархом. С абсолютизмом было покончено!
Национал-либералы вошли в правительство, и лозунг «Дания до Эйдера!» стал официальным курсом. Фредерик VII ответил отказом на требования герцогств.
После этой неудачи с переговорами герцогства взялись за оружие. Сформировалась армия в семь тысяч человек. Принц Нор и герцог Аугустенборг возглавили образовавшееся в Киле правительство. Оно выпустило воззвание к народу, объясняющее, что «наш герцог (то есть датский король) более не свободен в своих поступках»; им командуют националлибералы, так что восстание не может рассматриваться как нарушение верности монарху.
Это разъяснение было адресовано той части народа, которая сохраняла уважение к королевской власти. Но национал-либералы использовали его как козырь в своей агитации против восставших герцогств. Датский народ был ослеплен словом «свобода», заманчиво сияющим в речах, стихах и памфлетах национал-либералов, и не замечал, что оно каким-то волшебным путем означает «порабощение», когда речь идет о Шлезвиге.
«Отечество в опасности! Все, без различия политических мнений, должны подняться на борьбу с мятежниками!» — призывали национал-либералы. Им удалось сыграть на патриотических чувствах датчан: в армию, спешно снаряжаемую новым военным министром Чернингом, хлынул поток добровольцев. Конечно, среди них были и убежденные «эйдер-датчане», но добровольцы из народа просто не понимали, что идут убивать и умирать за интересы датской буржуазии.
9 апреля 1848 года армия герцогств с принцем Нором во главе встретилась с датскими войсками. Произошла кровавая битва, в результате которой повстанцы были смяты и отброшены далеко назад, а датская армия вышла к Эйдеру.
Тогда в дело вмешалась Пруссия, в свою очередь заинтересованная в захвате герцогств. По иронии судьбы на помощь восставшим пришла та самая армия, которая только что залила улицы Берлина кровью народа. Теперь черед отступать был за датчанами. Прусские войска заняли не только Шлезвиг, но и часть
