этом.
— Я ничего не забыл, — прошептал он.
Папа приблизился и положил руку ему на плечо.
— Не надо горевать о потерянном. Это глупо и вредно.
— Мне нелегко лгать.
— Господь простил тебя. Тебе больше ничего не нужно.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Если ты не веришь непогрешимому главе Католической церкви, то кому же ты веришь?
Улыбка, сопровождавшая этот шутливый довод, окончательно уверила Мишнера в том, что не стоит принимать все слишком близко к сердцу.
Он тоже улыбнулся:
— С вами невозможно разговаривать.
Климент убрал руку:
— Да, зато я не лишен обаяния.
— Я буду помнить об этом.
— Ты и так помнишь. Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне. Ясно?
Мишнер подумал: трудно задать вопрос, если тебе не известно, зачем ты приехал, но ответил просто:
— Ясно, Ваше Святейшество. Как всегда.
Климент усмехнулся:
— Верно, Колин. Как всегда.
Глава III
Мишнер не спеша поднялся в здание трибунала. Зал заседаний представлял собой высокое помещение, отделанное белым и серым мрамором и украшенное мозаичным узором, рассказывающим о четырех веках истории церкви.
Два швейцарских гвардейца без униформы у бронзовых дверей поклонились, узнав папского секретаря. Мишнер специально выждал время, прежде чем войти. Он знал, что его присутствие вызовет разговоры — слушания редко посещал кто-либо из столь близкого окружения Папы.
По настоянию Климента Мишнер прочел все три книги Кили и негласно сообщил понтифику об их провокационном содержании. Сам Климент не читал их. Чтение этих книг Его Святейшеством вызвало бы слишком много кривотолков. Однако помощник был прекрасно осведомлен о том, что Папа испытывал сильный интерес ко всему, о чем писал лидер церковных реформ. Стараясь быть незаметным, Мишнер устроился в кресле в заднем ряду зала и впервые увидел Томаса Кили.
Обвиняемый сидел за столом один. Кили было за тридцать, густые золотисто-каштановые волосы обрамляли приятное моложавое лицо. Время от времени появлявшаяся тонкая улыбка казалась немножко актерской, да и похоже, всем своим видом Кили играл на публику. Мишнер прочел все материалы, подготовленные трибуналом. Составители документов в один голос отмечали, что Кили знает себе цену и не хочет быть похожим на других. Явный оппортунист, записал один из членов комиссии. Тем не менее нельзя было не согласиться с тем, что аргументы Кили во многом убедительны.
Допрашивал Кили кардинал Альберто Валендреа, государственный секретарь Ватикана, чей пост не вызывал никакой зависти у Мишнера. На слушания трибунала по делу Кили собрался довольно непростой состав судей. Все кардиналы и архиепископы отличались, по мнению Мишнера, крайним консерватизмом. Никто из них не поддерживал решения Второго Ватиканского собора, никто не разделял взгляды Климента XV. Валендреа был особенно известен своей приверженностью устоявшимся догмам. Все члены трибунала — одетые в полное парадное облачение, на кардиналах алые шелковые плащи, на епископах черные шерстяные накидки, — все они восседали за изогнутым мраморным столом, над которым висела одна из картин Рафаэля.
Мишнер прислушался.
— Никто не может быть дальше от Бога, чем еретик, — говорил кардинал Валендреа. Его низкий голос был слышен во всем зале даже без микрофона.
— Я думаю, ваше преосвященство, — сказал Кили, — что чем более еретик скрытен, тем он может быть опаснее. Я же не скрываю своих взглядов. Наоборот, я считаю, что свободная дискуссия может лишь пойти на пользу церкви.
Валендреа взял в руки три книги, развернул к залу, и Мишнер узнал обложки работ Кили.
— Это — ересь, — авторитетно заявил Валендреа. — Я не могу дать этому никакого иного определения.
— Только потому, что я считаю, что священники могут вступать в брак? — с ходу парировал Кили. — И что священниками могут быть женщины? Что священник может любить свою жену, детей и Господа, как и остальные его единоверцы? Что, возможно, Папа не является непогрешимым? Он ведь человек и может ошибаться. Это ересь?
— Я думаю, что никто из членов трибунала не скажет иначе.
И никто не сказал.
Мишнер смотрел, как итальянец поворачивается в своем кресле. Кардинал был низенький и коренастый, как пожарный гидрант. Неаккуратная прядь седых волос спадала на лоб, резко бросаясь в глаза на фоне его оливковой кожи. В свои шестьдесят он считался еще молодым, поскольку делами Курии заправляли люди гораздо старше. В нем совершенно не ощущалось показной важности, которую обычно ожидают посторонние от первых лиц церкви. Он выкуривал почти две пачки сигарет в день, держал винный погреб, бывший предметом зависти многих, и был вхож в светское общество. Его семья не знала недостатка в деньгах, и значительная часть этих средств причиталась ему как старшему наследнику мужского пола по отцовской линии.
Газеты уже давно называли Валендреа возможным преемником Папы — исходя из его возраста, положения и влияния. До Мишнера доходили слухи о том, как государственный секретарь Ватикана готовится к следующему конклаву, пытаясь склонить на свою сторону колеблющихся и стараясь подавить потенциальную оппозицию. Климент был вынужден назначить его государственным секретарем, самым влиятельным лицом в церкви после Папы, так как на этом настаивала значительная часть кардиналов. Климент был достаточно проницателен, чтобы не ссориться с теми, кто привел его к власти. К тому же, как тогда объяснил Папа, он следовал правилу: держи своих друзей близко к себе, а врагов — еще ближе.
Валендреа положил пухлые руки на стол. Перед ним не было никаких бумаг. Было известно, что он почти никогда не пользуется заранее приготовленными материалами.
— Отец Кили, многие в церкви считают, что Второй Ватиканский собор был неудачным экспериментом и вы являете собой яркий пример нашей неудачи. У клириков не может быть свободы выражения. В мире слишком много мнений, чтобы допускать возможность дискуссии в церкви. Мы все должны говорить одним голосом, голосом Святого Отца.
— Многие сегодня считают, что безбрачие и непогрешимость Папы — это устаревшая доктрина. Пережиток времен, когда мир был неграмотен, а церковь коррумпирована.
— Я не согласен с вами. Но даже если есть такие прелаты, они держат свое мнение при себе.
— Страх может заставить молчать, ваше преосвященство.
— Бояться нечего.
— Сидя в этом кресле, не могу с вами согласиться.
— Церковь не наказывает своих священников за помышления, отец. Только за поступки. За такие
