— Он не связывался со мной, ма. Это я в середине недели позвонила секретарше доктора Перкинса и узнала телефон Джорджа, а затем позвонила ему. Прости меня. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Поверь, я хотела сначала посоветоваться с тобой, но…
Но побоялась того, как я могу отреагировать на это, мрачно подумала Маргарет. Да, пора взять себя в руки и перестать вести себя неосмотрительно, пока ущерб, наносимый их с дочерью отношениям, не стал необратимым. Пора продемонстрировать не только великодушие, но также мудрость и здравомыслие.
Маргарет набрала в грудь побольше воздуха и сказала как можно спокойнее:
— Он твой отец, Олли. Я понимаю, насколько… Как он должен интересовать тебя. Уверена, на твоем месте я поступила бы так же. И в тебе… — она осеклась, но все же нашла в себе силы закончить, — говорит голос крови. Что ж, я могу понять, что тебе лучше обсудить сложившуюся ситуацию с ним, чем со мной. В конце концов ему уже пришлось пережить нечто подобное, тогда как я…
— Ма, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще хуже, чем сейчас! — взмолилась Оливия голосом, прерывающимся от сдерживаемых слез. — Дело совсем не в этом. Что же касается голоса крови… Ты — моя мать. А Джордж… Я не могу назвать его отцом… Я даже не думала о нем в этом смысле… пока. Я не знаю, почему чувствую такую настойчивую потребность общаться с ним, не понимаю, чего ищу…
Она запнулась. И Маргарет стало больно за дочь, за них обеих. Господи, не дай ему причинить ей страдания! — мысленно взмолилась. Не допусти, чтобы он убедил ее в своей привязанности, а затем отверг!
— Джордж очень одинок, ма, — выдавила Оливия. — Та женщина, ради которой он оставил тебя… Не думаю, чтобы они долго были вместе. Он даже не упомянул о ней, а о тебе говорил не переставая…
Все, ей следует немедленно прекратить это!
— Олли, все в порядке, — прервала ее Маргарет. — Я все понимаю. Он твой отец, и я никогда не хотела, чтобы ты испытывала неприязнь к нему. Ведь, в конце концов, он — часть тебя. И ты не должна… Тебе совершенно ни к чему оправдывать передо мной его поступки. Наши с ним отношения давным-давно в прошлом. А ваши — только начинаются…
Они проговорили больше получаса. И когда Маргарет положила трубку, на нее навалился огромный груз печали, смягченной, правда, сознанием того, что она поступила правильно, избавив Оливию от чувства вины, которое та, должно быть, испытывала, общаясь с отцом. Напряжение ушло из голоса дочери, едва она поняла, что мать не намерена укорять ее за то, что она сделала.
Возможно, это одно из величайших благ, которое я смогла дать своей дочери, признала Маргарет, сидя за одиноким ужином, — свободу открыто выяснять отношения с отцом. Да, она поступила правильно, но чего это ей стоило!
Она усталым жестом отодвинула тарелку с нетронутой едой. Маргарет испытывала одновременно душевную опустошенность и беспокойство, ее охватили дрожь нервного возбуждения и чувство страшного одиночества. Она взглянула на телефон, почти жалея о том, что уже слишком поздно звонить Джиму и сообщать ему, что передумала.
Может быть, пора наконец порвать с прошлым, перестать тешить себя глупыми мечтами о несбыточном и принять действительность такой, какова она есть? Нет также смысла желать, чтобы вернулся тот момент, когда Джордж еще не успел войти в их жизнь… вернее, в жизнь Оливии, тоскливо поправила она себя. Вместо того чтобы лелеять свою боль, следовало бы порадоваться за дочь.
Маргарет слышала ее голос, в котором звучала сдержанная радость, вызванная обретением отца. Нет, она не может, не должна отравлять эту радость. Она не имеет права позволить своим чувствам воздвигнуть барьер непонимания и ревности между отцом и дочерью.
Десять часов вечера. Может быть, стоит пораньше лечь спать… На завтра обещали хорошую погоду. Можно провести весь день, работая в саду. Деревянную скамью нужно покрасить, давно пора прополоть и рассадить растения. Ей есть чем занять руки — в отличие от головы.
Ничто не отвлечет ее от мыслей об Оливии… о Джордже. Ничто не помешает снова и снова вспоминать тот ужас, то чувство одиночества, немоту, которые охватили ее, когда Джонни сообщил, что Оливия уехала со своим отцом. Ей и раньше случалось испытывать ревность — глубокую, мучительную ревность женщины, чей муж предпочел другую. Но ей и в голову не пришло бы, что она будет ревновать к собственной дочери, отчаянно желая, чтобы…
Чтобы Джордж захотел провести этот день с ней, с Маргарет! Машинально она поднялась наверх, приняла душ и легла в постель.
6
Прогноз погоды оказался точным. Маргарет посмотрела на безоблачное голубое небо, а затем, опустив взгляд на заляпанные зеленым руки и ноги, нахмурилась. Краска, которую она купила, чтобы подновить деревянную скамью, оказалась слишком жидкой, и, похоже, большая ее часть очутилась на Маргарет. Хорошо еще, что она надела старую майку и не менее заслуженные шорты.
Ожидая, пока высохнет первый слой краски, она пошла в кухню и приготовила себе кофе. Дом казался неестественно тихим. Она поставила чашку на стол. Ее глаза затуманились при воспоминании о времени, когда комнаты были наполнены лепетом, плачем и смехом маленькой Олли.
Задолго до того, как дочь покинула дом, поступив в университет, Маргарет твердо решила, что не позволит себе превратиться в прилипчивую, надоедливую мать. Однажды Оливия станет взрослой и оставит ее, и с этим придется смириться. Ей казалось, что она привыкла к этой мысли. Однако слезы, жегшие сейчас глаза, говорили об обратном.
Это всего лишь жалость к себе, оправдывалась Маргарет. Просто у меня плохое настроение, потому что… Потому что мне не нравится, что Джордж вторгся в жизнь Оливии.
Она попробовала поставить себя на его место, представить, каково это — внезапно узнать, что у тебя есть взрослая дочь. Маргарет встала и беспокойно заметалась по кухне. Нет, она не желает испытывать симпатию и сострадание к своему бывшему мужу и признавать, что он действительно испытал настоящий шок, поняв, что Оливия — его ребенок. Ее жизнь и так слишком сложна, чтобы взваливать на себя еще и эту ношу.
Где же сейчас может быть Джордж? Неужели у Оливии?
Лишь спустя несколько мгновений Маргарет поняла, как изобличает ее то, что в первую очередь она подумала о Джордже и только во вторую — об Оливии. Она быстро вернулась к столу и выпила кофе. Ей нужно работать в саду, а не сидеть здесь, перед окном, во власти ставшего почти навязчивым желания впустить Джорджа в свои мысли… в свое сердце.
Маргарет содрогнулась. Если быть честной с собой, разве не пребывает он там постоянно, как бы она ни пыталась этого отрицать? И разве не дорожит она теми ночами, в которые грезит о нем? Ее бросило в дрожь от болезненного, опустошающего чувства одиночества, от тоски при мысли, к чему неизменно приводят ее воспоминания о прошлой жизни с Джорджем.
Я дура, с горечью сказала себе Маргарет. Я цепляюсь за то, чего на самом деле не было. За любовь, которой никогда не существовало… по крайней мере, со стороны Джорджа.
Слезы навернулись ей на глаза. Она заморгала, чтобы прогнать их. Хватит страдать! Скамья, должно быть, подсохла, и ее можно покрыть краской второй раз.
Маргарет уже собралась выходить, как кто-то постучал в дверь.
Оливия! Наверное, это Оливия! — взволнованно подумала мать. Но потом сообразила, что дочь вряд ли стала бы стучать, ведь у нее есть ключи. Маргарет слегка поморщилась, вспомнив о своем неопрятном виде, прошла в холл и поспешила к входной двери.
Когда она открыла ее, солнечный свет ударил в глаза, и все, что Маргарет смогла увидеть в первое мгновение, — это мужской силуэт. Мужчина спокойно произнес, входя в дом:
— Поверь, мне бы хотелось зайти в более подходящий момент. Однако…
Это был Джордж. Что ему здесь нужно? А затем Маргарет вдруг поняла, что знает это, и первоначальное изумление сменилось злостью. Она прервала его, с раздражением бросив:
— Однако тебе не терпелось прийти и позлорадствовать, не так ли? Что ж, ты опоздал. Я уже говорила с Олли. Зачем ты так поступаешь, Джордж? Она ведь не нужна тебе… Тебе вообще не нужны дети. Ты сам в этом признался, заявив, что позаботился о том, чтобы их не иметь… Пусть биологически она твой ребенок, но во всех остальных смыслах — только мой. И если ты думаешь, что я отойду в сторону и позволю тебе причинить ей боль…
