девичьей фамилии было инстинктивным жестом отторжения всего, что связывало ее с Джорджем. И хотя поначалу Маргарет спешила поправить заблуждающихся, прося называть ее мисс Лорример, но вскоре махнула рукой. Эти поправки смущали посторонних больше, чем их ошибка волновала саму Маргарет.
Отвернувшись, она подождала, пока девушка побеседует по внутреннему телефону, и вновь повернулась к столу, когда та произнесла:
— Доктор Перкинс ждет вас в своем кабинете. Вам следует…
Поблагодарив регистраторшу и заметив, что дорогу она знает, Маргарет пошла по коридору.
Чтобы попасть в кабинет Джима, надо было пройти мимо родильного отделения. Сквозь открытые двери до нее донесся плач новорожденных младенцев. Все внутри сжалось от этой знакомой, незабываемой смеси чувств — любви и тревоги. Невозможно было поверить, что со времени рождения Оливии прошло девятнадцать лет. Маргарет помнила, какой восторг испытала, когда акушерка сказала, что у нее родилась дочь… И только потом пришли растерянность, отчаяние, слезы, унизительное осознание того, что она одинока в своей радости, что ей не с кем разделить это счастье.
Медперсонал был очень добр к ней. И Маргарет вскоре удалось преодолеть депрессию…
Она поняла, что все еще стоит перед дверью в родильное отделение. Вздохнув, Маргарет тряхнула головой и пошла дальше по коридору.
Дверь в кабинет доктора Перкинса была закрыта. Для приличия постучавшись, Маргарет открыла ее и вошла.
Она не ожидала, что Джим будет не один. Однако вовсе не присутствие постороннего заставило ее замереть на месте, а то, что этим посторонним был не кто иной, как Джордж Пэлтроу.
Джордж… в кабинете Джима. Ее тело словно налилось свинцом и не реагировало на вялые команды рассудка. И в то же время все внутри перевернулось и ей стало так дурно, что Маргарет испугалась, как бы ее не стошнило прямо здесь.
Джим, по-видимому не заметивший ее потрясения, с улыбкой встал из-за стола и подошел к ней. По- дружески обняв Маргарет за плечи, он тепло сказал:
— Джордж, я хочу познакомить тебя с моим лучшим другом, с Маргарет Лорример. Маргарет была главной движущей силой в нашем начинании. Она сделала намного больше, чем все мы, вместе взятые. — Джим с любовью взглянул на нее. — Надеюсь, Оливия уехала без проблем. Жаль, что девочка не смогла погостить подольше. Хотя это ее первый год и ей вряд ли захотелось бы пропустить занятия. Оливия — дочь Маргарет, — пояснил он для Джорджа. — Признаюсь, мне до сих пор трудно поверить, что Маргарет — мать студентки университета.
Маргарет почувствовала, как ее лицо запылало от смущения и тревоги. Она не могла заставить себя взглянуть на бывшего мужа, чтобы не увидеть презрения и безразличия, которые, вероятно, читаются в его глазах.
Она понимала, что Джим всего лишь хотел польстить ей. Он искренне считал, что Маргарет не выглядит на свои тридцать восемь лет и действительно с трудом верил, что у нее такая взрослая дочь.
И все же Маргарет не могла справиться с замешательством, вызванным тем, что ее могли принять за женщину, которая при каждом удобном и неудобном случае подчеркивает свое раннее материнство и то, что они с дочерью выглядят скорее как сестры.
Сталкиваясь с подобным сама, Маргарет чувствовала острую жалость к несчастным дочерям, которым в некотором смысле отказывали в самостоятельном существовании, заставляя служить как бы фоном, оттеняющим пресловутую «молодость» матерей. Словно подчеркивая тем самым, что дочерям не суждено стать такими же красивыми и неотразимыми, какими были в их возрасте матери.
Однако сейчас Маргарет продолжала оцепенело стоять, не в силах открыть рот, чтобы возразить Джиму… Да и почему, собственно, она должна в чем-то оправдываться?!
Джордж стоял в глубине кабинета, в тени. Он полуотвернулся, словно не желая смотреть на нее, узнавать ее.
Маргарет заметила, что его волосы по-прежнему черны, без намека на седину и, по-видимому, так же густы. Она вспомнила, как любила гладить их, ощущая пальцами мягкую упругость вьющихся прядей и завидуя этому дару природы. Впрочем, Джордж, казалось, был не менее очарован водопадом ее мягких блестящих прямых волос.
Они струящиеся и теплые, как пронизанная солнцем вода, говорил муж. Когда они занимались любовью, ему нравилось их скольжение по его коже… по обнаженному телу. По просьбе Джорджа Маргарет терлась о него, словно шаловливый котенок, и в звуках, вырывавшихся из его горла, было что-то от рыка короля джунглей.
Благодаря ему она многое узнала и о своей, и о его сексуальности. Это касалось не только физической стороны соития, ей открылось также огромное разнообразие и сила легчайших, самых деликатных и часто неожиданных прикосновений. Джордж был одновременно нежным и страстным, требовательным и терпеливым. Он был лучшим из любовников и худшим из мужей.
При этих воспоминаниях Маргарет непроизвольно задрожала. Джордж по-прежнему смотрел в сторону, как и она. Но Маргарет в отличие от него не могла справиться с бесстыдным желанием вновь ощутить прикосновения его рук — требовательных, ласкающих, любящих рук, которые сейчас были сжаты в кулаки.
Джордж внезапно зашевелился, разминая пальцы жестом, который был ей незнаком и который, в силу своей чуждости, должен был бы прогнать ненужные воспоминания. Однако случилось обратное: неосознанное движение уничтожило остатки ее самообладания, и Маргарет охватили тоска и опустошение. Но почему?! Ведь она изменилась, он, несомненно, тоже. И безумно глупо с ее стороны оплакивать собственное незнание чего-то столь незначительного, как вновь приобретенные привычки.
Джордж пребывал в напряжении, и бессознательное похрустывание пальцами доказывало это. Он был в напряжении и тем утром, когда сказал Маргарет, что ни она, ни их брак ему больше не нужны. Но тогда напряжение было иного рода — он использовал его как барьер между ними, словно предупреждая: «Не приближайся! Даже и не думай прикоснуться ко мне!» И все же она попыталась сделать именно это… И была смертельно поражена тем, как мгновенно Джордж отпрянул от нее, демонстрируя физическое отвращение…
Джим тем временем продолжал говорить:
— Маргарет почти в одиночку организовала и вела всю эту кампанию. Я хотел, чтобы вы познакомились, потому…
Она больше не могла этого вынести. Первоначальное потрясение постепенно проходило. Однако то, что шло ему на смену, было еще хуже: мучительное беспокойство, боль и что-то еще… что-то, о чем даже не хотелось думать.
— Простите, Джим, — дрожащим голосом прервала его Маргарет. — Боюсь, я не смогу остаться…
Лихорадочно ища подходящий предлог для столь неожиданного бегства, Маргарет краем глаза заметила, что Джордж повернул голову и смотрит на нее.
Их взгляды встретились, схлестнулись — голубые глаза пристально смотрели в серые. Все нервные окончания в ее теле словно ожили. Все опять было как много лет назад. И тогда он смотрел на нее этими удивительными голубыми глазами… Но тогда в них было восхищение или возбуждение и нетерпение, а теперь…
Что же теперь? — спрашивала себя Маргарет, чувствуя головокружение и пытаясь отвести взгляд. Она отстраненно отметила, что Джордж заметно возмужал, ушла юношеская худоба, черты лица стали резче, тверже, мужественнее. По голливудским канонам его нельзя было бы назвать красавцем. Однако он всегда обладай сильной, безумно волнующей — по крайней мере ее — аурой мужской сексуальности, которую время, казалось, только усилило. И тем не менее в нем не было ничего подчеркнуто сексуального. На Джордже был прекрасно сшитый строгий темно-синий костюм, белоснежная рубашка и подходящий неброский галстук. Его одежда была очень похожа на ту, которую носили и Джим, и Генри, однако на нем она сидела совсем по-другому…
Едва заметное движение Джорджа вновь привлекло ее внимание. Маргарет беспомощно проследила за ним взглядом и вдруг с остротой ощутила силу его мускулов, двигающихся под кожей, до боли ясно представила его тело, которого лишена была долгие годы.
— Мне… мне нужно идти, — повторила она хрипловато. — Я обещала заехать к Джеку.
