В Вавилонию вторглись эламиты, и — неслыханное дело! — проклятые вавилоняне встретили своих старинных врагов чуть ли не с распростертыми объятьями. Наверняка они поступили так назло ему, великому ассирийскому владыке! Сын Синаххериба попал в эламский плен, а вместо него на вавилонский трон забрался еще один халдей, имя которого даже чем-то напоминало имя его мерзопакостного соотечественника — Мушезиб-Мардук. Нет, это было просто какое-то наваждение!
Решив раз и навсегда доказать мятежным вавилонянам, кто в их городе главный, Синаххериб двинул туда свои войска, и в 691 году до н. э. около устья Диялы сошлись в кровопролитной битве две огромные армии: ассирийская и союзная вавилоно-халдейско-эламская…
… А теперь самое время отвлечься от подвигов ассирийского царя и, стоя на заваленном трупами поле близ Халулы, поговорить о культуре Ассирии.
Приходится с прискорбием признать: большинство культурных достижений ассирийцев были заимствованы ими (чтобы не сказать награблены) у других народов. Пожалуй, сынам Ашшура удалось создать лишь один самобытный жанр, а именно — царские анналы. Пусть репортажи о подвигах царей писались на вавилонском языке, только с незначительными местными диалектизмами, зато в них авторам удавалось достичь подлинных высот красноречия. Эти литературные подвиги тем более достойны восхищения, что герой подобных произведений всегда был один и тот же — Великий Царь, свершения которого зачастую напоминали свершения разбойника с большой дороги.
Но вернемся к сражению войск Синаххериба с войсками строптивого Вавилона. После битвы при Халуле, как это частенько бывает, каждая из сторон приписала победу себе; и вот как рисует бой (от имени Синаххериба) ассирийский летописец:
«Подобно тому, как налетает саранча, они спешили мне навстречу — сразиться со мною. Пыль от ног их поднималась передо мной: так могучая буря застилает широкий лик небес чреватыми дождем тучами. Близ города Халула, на берегу Тигра, они выстроились в боевом порядке и сделали перекличку своим войскам. Я же молился богам Ашшуру, Сину, Шамашу, Бэлу, Набу и Нергалу, Иштар Ниневийской и Иштар Арбельской, моим небесным хранителям, да даруют они мне победу над сильным врагом. В добрый час они вняли моим мольбам и пришли мне на помощь. Подобный разъяренному льву, я облекся в броню, шлемом — боевым украшением — я покрыл свою голову. На мою высокую колесницу, сметающую с пути моего врагов, я поспешно вскочил в пылу гнева сердца моего. Могучий лук схватил я, данный мне Ашшуром, и палицу мою грозную, всесокрушающую. Я устремился против всех бунтовщиков словно буйный лев; я гремел, подобно Ададу. По велению Ашшура, великого владыки, господа моего, я носился против врага из конца в конец поля, подобно шумному грозовому ливню. Оружием, данным мне Ашшуром, господом моим, и страшным моим напором я вселил ужас в сердце врагов и нагнал на них страх великий. Палицей моей и стрелами я редил их строй, и трупы их, словно снопы, ложились передо мной по земле.
Хумбанундаша, воеводу царя эламского… мужа высокого звания и редкого разума, вместе со многими знатными вождями — у всех за поясом золотые кинжалы, а на руках запястья из чистого золота, — я увел, как связанных дюжих быков, и пресек их жизнь: перерезал им горло, как ягнятам… подобно свирепой буре, я раскидал по полю их стяги и шатры, изорванными в лоскутья. Благородные кони, запряженные в мою колесницу, шагали по лужам крови… дышло и колеса моей боевой колесницы были забрызганы кровью, и перед нею сторонились и исчезали всякие преграды. Равнина вместо травы покрылась трупами врагов. В виде победных доспехов я отрезал у них руки и снимал с них запястья из блестящего золота и серебра; палицей я разбивал их вооружение; золотые и серебряные кинжалы я вырывал из-за поясов их. Остальные вельможи… были захвачены живыми среди битвы моей собственной рукой. Много колесниц я забрал на поле боя; сражавшиеся с них воины попадали с них; возницы тоже исчезли, и кони мчались наудачу. Я снарядил погоню и приказал резать беглецов на протяжении двух казабу. Самого Умман-Менана, царя эламского, вместе с царем вавилонским и его союзниками из земли Калду яростный напор моих войск разбил вконец. Они покинули свои шатры и, спасая жизнь, бежали; они топтали трупы собственных воинов, метались боязливо и быстро, как молодые ласточки, спугнутые с гнезда… Я гнался за ними в колеснице, за мною скакала конница. Беглецов же, которые разбрелись во все стороны, закалывали копьями, где бы ни настигали их…»[114]
Помимо анналов самыми впечатляющими произведениями ассирийцев были барельефы и росписи, украшавшие царские дворцы
Прихвастнуть своей воинской и охотничьей доблестью, богатой данью и покорностью соседних стран любили все древние (да и позднейшие) правители. Но никто, кроме ассирийских царей, не приказывал испещрять стены своих покоев такими натуралистически-красочными изображениями мучительных пыток и казней.
Царский дворец на Крите украшали рисунки прекрасных женщин и игр с быками; амарнские залы были расписаны под живую природу; даже фрески в мегаронах воинственных ахейских владык запечатлели не только охоту и войну, но и изящных девушек, пейзажи, играющих на лирах музыкантов…
Но ассирийских царей по возвращении домой из военных походов окружали все те же привычные, милые сердцу картины: сдирание кожи с пленных, отрубание рук и ног, выдавливание глаз, осада крепостей — и вереницы униженных, запуганных данников, спешащих к победителю с богатыми дарами… А потом снова — сажание на кол, сожжение живьем, угон в плен, четвертование… Иногда на стенах дворцовых залов изображались и бытовые сценки, однако куда чаще и ярче живописалась охота, причем со всеми подробностями мучительной агонии зверя. Кровь, потоками хлещущая из пасти смертельно раненного льва, волочащая парализованные задние ноги львица, утыканные стрелами газели, бьющиеся в предсмертных судорогах онагры — вот что доставляло удовольствие царственным заказчикам тех, несомненно, талантливых художников, которые трудились над украшением ассирийских дворцов.
К образцам ассирийской культуры принято причислять еще знаменитый «Роман об Ахикаре»: в нем сановник Ахикар засыпает своего непутевого приемного сына десятками занудных поучений и советов, завершая длинную лекцию по морали и этике известной поговоркой: «Кто роет другому яму, сам в нее попадет».
Именно это в конце концов и произошло с Ассирией: она сама угодила в яму, которую так долго и трудолюбиво рыла для других народов.
На следующий год после битвы при Халуле Синаххериб решил раз и навсегда расправиться с городом, где проживала его теща, и, как вы уже знаете, вложил в разрушение Вавилона всю душу. Вы также знаете, что сын Бесноватого от вавилонянки, Асархаддон, погубил отцовское дело, заново отстроив Вавилон.
Асархаддон одержал ряд впечатляющих побед, покорил мятежный Сид он, обложил данью Египет и объявил себя «царем Нижнего и Верхнего Египта и Эфиопии».
Но закат ассирийской державы приближался.
После смерти Асархаддона царем стал его младший сын Ашшурбанипал, которого принято считать самым образованным из ассирийских владык. Сам он рисует себя чуть ли не голубем-миротворцем с оливковой ветвью в клюве. В известном смысле он и был голубем — таким, какими эти птицы описаны у Конрада Лоренца. Правда, из-за слабого здоровья Ашшурбанипал редко участвовал в военных походах, зато с превеликим удовольствием самолично пытал и казнил пленных и беспощадно расправлялся со своими врагами.
Однако вошел он в историю не благодаря этим качествам (обычным для ассирийских царей), не благодаря длительной осаде Вавилона
В своем дворце в Ниневии он собрал библиотеку, которая содержала тридцать тысяч глиняных
