— Мама, мне приснилось, что на небе ярко вспыхнули звезды и кто-то огромный вдруг упал на меня, словно камень! Я хотел сбросить его — но он был слишком тяжелым, я ударил его, да он не поддался! Тут мы схватились в яростной драке, и весь народ Урука на нашу битву дивился. Отовсюду сбежались простые люди, целовали моему противнику руки и край одежды, называя его своим защитником и спасителем! Наконец я понял: нам не одолеть друг друга, и тогда взялись мы с незнакомцем за руки, как родные братья. Полюбил я этого человека всем сердцем и привел к тебе, в этот храм, мама — ты же назвала его младшим сыном!
Вот как истолковала мудрая жрица Нинсун сон Гильгамеша:
— Тот, кто явился тебе во сне, скоро придет в Урук, и тогда ваши судьбы пересекутся. Станет он тебе дороже родного брата, вместе суждено вам сражаться и веселиться. И тебе, и всей нашей стране он будет надежной защитой, а мне — утешением в печалях!
Раним утром Шамхат разбудила крепко спавшего Энкиду:
— Вставай, милый! Проснись! Пора в путь, город У рук неблизко.
Энкиду вскочил на ноги, отряхнулся по-звериному, разбрызгав росу с золотых кудрей, — и хотел уже зашагать по тропинке, но блудница с улыбкой преградила ему дорогу. Сбросив с плеч накидку, Шамхат разорвала ее пополам и из одной части сделала одежду для друга, а в другую облачилась сама. Взяв Энкиду за руку, как ребенка, женщина повела его туда, куда он никогда раньше не бегал, — к пропахшим дымом пастушьим хижинам, к овечьим загонам.
Пастухи глядели на них и удивленно шептались:
— Посмотрите, как похож этот путник на Гильгамеша! Правда, ростом чуть ниже, зато в плечах пошире. Наверное, это тот самый дикарь, молва о котором бежит по степи, — тот, что уводит из сетей охотников добычу!
Пастухи поставили перед Энкиду свежий хлеб, налили ему кружку сикеры — но тот смущенно смотрел на незнакомые яства, не решаясь к ним прикоснуться.
— Ешь хлеб, Энкиду, пей сикеру! — подбодрила блудница. — Привыкай к тому, что любезно людям!
Отведал Энкиду хлеба — он пришелся ему по вкусу, выпил сикеру — и сердцем развеселился. До самой ночи пировал он с хлебосольными пастухами, а когда опустилась темнота, ушел сторожить стада, отгонять волков, бороться со львами… Всю ночь герой охранял загоны, пастухи же спокойно спали.
— Знаешь, Шамхат, мне понравилось быть человеком! — заявил поутру Энкиду блуднице. — Только скажи, почему тот путник бредет с таким мрачным видом? Неужели не все люди довольны жизнью?
И впрямь — мимо пастушьего стана тащился человек с таким угрюмым лицом, как будто дорога вела его прямиком в Иркаллу…
Вот что ответил незнакомец на расспросы Шамхат и Энкиду:
— Жизнь хороша только для тех, кто родился в царских палатах! А такие, как я, приходят в свет для тяжкого труда, обид и мучений. Много лет я копил выкуп за невесту, уже и брачный чертог был для нас построен, и свадебный пир приготовлен — да между мной и суженой встал Гильгамеш, отпрыск Нинсун, будь он проклят! Отнял у меня царь и невесту, и счастье, и я ушел куда глаза глядят из Урука. Лучше умереть в степи, стать добычей волков и шакалов, чем оставаться в городе потехой для Гильгамеша! Видно, боги так присудили, чтобы высшие наслаждались счастьем, а низшим остались в удел только покорность, смирение и молитвы!..
Гневно закричал Энкиду и со всех ног устремился в город, на поиски жестокого Гильгамеша.
А в это время царь, устав от пира, потехи ради перебил всю посуду и пошел к красавице Ишхаре, сладострастной, как сама богиня Иштар…
Шел, да не дошел! Перед самым порогом кто-то вдруг преградил ему путь, со страшной силой оттолкнул прочь от двери. Его, царя Урука, отшвырнули прочь, как простого бродягу!
С яростным ревом Гильгамеш бросился на дерзкого незнакомца — и они схватились в дверях, как лев и дикий бык, как два степных урагана! Косяки разлетелись в щепы, служанки Ишхары испуганно визжали, стены качались и трещали… Остались бы от дома одни развалины, если бы противники вместе с дверями не вывалились наружу. Драка продолжалась уже на улице, и на невиданный бой, затаив дыхание, глазели сбежавшиеся отовсюду люди. Впервые кто-то осмелился дать отпор Гильгамешу! Впервые нашелся человек, не уступающий царю в силе!
И вот Гильгамеш получил такой удар, что покачнулся и упал на одно колено.
— Слава тебе, наш спаситель! — завопили урукцы и кинулись целовать Энкиду руки и край одежды. — Слава смельчаку, посланному в Урук самими богами!
— Да, теперь я вижу — ты тот, кто явился мне недавно во сне, — пробормотал Гильгамеш. — Мать сказала — тебе суждено стать моим защитником, другом и братом, но если бы ты ударил немного сильнее, тебе некого было бы защищать, слышишь, братец?
— Ты тоже неслабо бьешь, — отозвался Энкиду, подавая упавшему руку. — Что, угомонился или продолжим?
— Лучше сойдемся на ничьей, — предложил Гильгамеш. — Как, согласен?
Герои посмотрели друг на друга, засмеялись и, взявшись за руки, пошли в храм Эгальмах, к жрице Нинсун.
— Мама, посмотри! Вот человек, который недавно привиделся мне во сне, — Энкиду, дитя бескрайней степи. Он осмелился бросить мне вызов и чуть не одолел меня в драке, он горько упрекал меня за бесстыдные буйства! Помнишь, ты обещала принять его как младшего сына? Так вот он, мой брат, одари его материнским словом!
— Наконец-то нашелся человек, образумивший моего бедового неслуха! — воскликнула жрица, ласково касаясь золотых кудрей Энкиду. — Богатой жертвой я почту богов за то, что они послали Гильгамешу такого друга, а мне — младшего сына, отраду моего сердца!
С того дня Энкиду зажил бок о бок с Гильгамешем, вместе с царем верша дела во дворце, одеваясь в роскошные наряды, угощаясь изысканными яствами и тонкими винами… Но никак не мог привыкнуть к пестрой, шумной и суетливой жизни Урука.
День ото дня побратим Гильгамеша становился все печальнее и мрачнее, и наконец царь не выдержал и напрямую спросил, что его тревожит?
— Почему тебе даже праздник не в радость? Почему ты то молчишь, то ноешь, то злишься? У тебя есть все, о чем мечтает любой смертный, так скажи — что еще твоей душе угодно?
— Если это все, о чем мечтают люди, — значит, я не создан для того, чтобы быть человеком! — проворчал Энкиду. Посмотрел на товарища и с тоской воскликнул: — Гильгамеш, моя сила утекает, как вода сквозь пальцы! Не могу я больше сидеть без дела. В этом городе я чувствую себя, как зверь в ловушке: здесь повсюду стены, крыши все тот же блистательным гильгамеш и снова стены! В кривых закоулках Урука даже ветер не дует: похоже ему, словно птице, обломали крылья…
Энкиду понурил голову, и Гильгамеш долго не знал, что ответить другу.
— Энкиду, ты когда-нибудь слышал о великане Хумбабе, что охраняет кедры в лесах Ливана? — наконец прервал молчание царь.
— Конечно, слышал! — удивленно ответил тот. — Думаешь, если я жил со зверями, я безмозглый темный неуч? Нет, даже по степи идет молва про ливанского великана, про его кровожадность, до которой далеко самому свирепому льву-людоеду!
— Верно! Ну, что ты на это скажешь? Если мы убьем Хумбабу и нарубим кедра в его заповедных лесах — это будет дело, достойное славы!
— Гильгамеш, ты серьезно?! Но послушай: самая глупая птица, только что вылетевшая из гнезда, — и та знает, что нельзя приближаться к лесам Хумбабы! Его дыхание несет смерть, его рев валит вековые деревья! Ты стремишься к славе — отлично, но зачем тебе посмертная слава?
— И ты только что упрекал меня за безделье! — насмешливо воскликнул царь. — А теперь, когда я предлагаю настоящее дело, пытаешься меня отговорить? Ладно, если хочешь, оставайся в Уруке, я один отправлюсь в гости к Хумбабе!
Приняв решение, Гильгамеш всегда действовал очень быстро.
В тот же день лучшие мастера Урука получили приказ изготовить боевые топоры в три
