Закрыв лицо руками и чуть не опрокинув Вербицкую, она сбежала с крыльца и, все ускоряя шаг, пошла по Подколокольному переулку.
Нина догнала ее, когда она еще не успела дойти до Солянки. Аля долго не видела, что та идет рядом, и заметила ее только у «Пост-шопа», когда пришлось пробираться сквозь очередь любителей дешевых товаров.
Некоторое время они шли рядом молча, как будто заслоняясь друг от друга стеной уличного шума.
– Извини, – наконец первой нарушила молчание Аля. – Что-то я на истерику сорвалась, извини, это не из-за тебя…
– Почему же? – пожала плечами Нина. – Может, и из-за меня. Возьми, – добавила она, протягивая Але злополучное письмо. – Я подняла, не бросать же под дверью.
Але стыдно было из-за своей дурацкой слабости и из-за этих слез… Зачем давать повод себя презирать, да еще Нине?
Если бы она меньше была погружена сейчас в себя, то наверняка заметила бы, что на лице Нины Вербицкой выражается что угодно, только не презрение. Лицо ее не казалось торжествующим, а глаза слегка припухли, как будто она сама недавно плакала.
– Я прочитала, – сказала Нина. – То есть просмотрела – что там читать! Не понимаю, из-за чего ты расстроилась?
– Да я и сама не понимаю, – почти улыбнулась Аля, бросив на нее быстрый взгляд. – Но ведь противно… Как в дерьме искупалась!
– Думаешь, в последний раз? – усмехнулась Вербицкая. – В театре дерьмовые ванны часто принимать приходится. Да если б только в театре!
При этих словах, произнесенных с непонятной горечью, явно не относящейся ни к анонимке, ни к Але, та внимательнее вгляделась в Нинино лицо, не зная, что сказать.
– Пошли, может, в кафешке какой-нибудь посидим? – предложила Нина. – Шумно здесь.
Аля кивнула, и они вошли в первое попавшееся кафе на Солянке.
Кафе было новенькое, сверкающее западным дизайном, со множеством разноцветных закусок, выставленных под стеклом на прилавке. Правда, Але было не до еды, и Нине, кажется, тоже. Они взяли по бокалу белого вина – просто чтобы сесть с чем-нибудь за прозрачный столик в углу.
– Ты хорошо стала играть, – сказала Нина. – Я вчера смотрела репетицию… Особенно тот монолог про картошку.
– Правда? – Аля почувствовала, что снова краснеет, но теперь уже не от злости. – А я думала…
– А ты не думай, – перебила ее Вербицкая. – Думала, все ангелы кругом? На шею тебе сразу должны бросаться?
– Вот уж нет, – ответила Аля. – Я ничего такого и не ждала, но все-таки…
– Может, даже и лучше, что к тебе сначала настороженно отнеслись, – сказала Нина. – Хуже было бы, если б наоборот: потом разочаровались.
– По-моему, зря ты в прошедшем времени говоришь, – усмехнулась Аля. – Что-то я большой любви к себе у вас не замечаю. Сама же видела…
Она кивнула на свою сумку, в которую бросила анонимку.
– Во-первых, у кого это «у нас»? – хмыкнула Нина. – Что мы, Змей Горыныч о ста головах? Все разные. А во-вторых, какая-нибудь сволочь всегда найдется, даже если все тебя на руках будут носить. Стоит себе нервы из-за этого трепать?
– Если бы хотя бы не о Карталове, – вздохнула Аля. – Так мерзко, передать тебе не могу! Мне ведь в голову не приходило… Я у него даже дома ни разу не была за все время, что в ГИТИСе училась, а тут…
Она передернула плечами.
– Да брось ты, – махнула рукой Нина. – Что ты мне рассказываешь, я же его сколько лет уже знаю, да и не я одна. Все ведь на виду, никуда не спрячешься. Давно бы уж все болтали, если бы и правда… И вообще: тебе не все равно?
– Все равно, – твердо ответила Аля. – Это так, минутная слабость.
– Завидую я тебе, – вдруг сказала Нина. – Нет, ты не думай, не тому… Хотя и тому тоже. Но я больше жизни твоей завидую, чем роли.
– Жизни? – поразилась Аля. – Вот уж напрасно! Нина, да ведь однообразнее жизни, чем у меня, просто придумать невозможно! Только театр, ничего больше. Но ты не думай, я нисколько не жалею.
– Вот этому и завидую, – невесело улыбнулась Нина; губы у нее были настолько выразительные, что любой оттенок чувств мгновенно становился заметен в их изгибе. – Тому, что не жалеешь… А я вот иногда жалею!
– Ты – жалеешь?!
Нет, стоило поплакать над дурацкой бумажкой, чтобы так переменить свое впечатление о человеке! Невозмутимая, холодноватая Нина, премьерша театра, любимица Карталова, играющая почти во всех спектаклях и умеющая преображаться до неузнаваемости – и жалеет… О чем?
И вдруг Аля подумала, что, может быть, напрасно удивляется. Что она знает о Нине? Только то, что видит на сцене. А там – то Джульетта, то Бесприданница, попробуй пойми! Ну, знает еще, что Ромео играет ее муж Гриша – и все.
Аля не интересовалась театральными сплетнями, да она и не была еще своей в Театре на Хитровке, поэтому никто и не пытался сплетничать с нею о Нине. Так что перед ней сидела, в сущности, совершенно незнакомая женщина. Даже о ее возрасте Аля только догадывалась – лет двадцать пять, наверное?
