Матвеевича.
Андрей Поборцев смотрел на нее в упор, и в его взгляде Аля ясно прочитала ту самую усмешку, которая почему-то не вызывает обиды…
Она остановилась как вкопанная. Сначала ей показалось, что его насмешливый взгляд только добавил ей скованности, но тут же она почувствовала: нет, совсем наоборот! В полумраке сцены блеск стекол в очках не мешал разглядеть выражение его глаз.
«А вот потому и не обидно! – вдруг подумала Аля. – Кажется, что смеется, а глаза совсем другие!»
И, забыв обо всем, она улыбнулась в ответ его глазам – неуместно-безмятежной улыбкой…
«С ума ты сошла! – тут же одернула она себя. – А ну соберись, прекрати эти штучки!»
Эти слова еще вертелись у нее в голове, когда она произносила первую фразу своего первого монолога:
– «А что значит «холидэй»? Это значит праздник!»
Аля одной из последних спустилась с театрального крыльца и, пройдя десяток шагов, остановилась. Она уверена была, что Поборцев догонит ее, и ждала его, стоя в круге света под фонарем.
Впрочем, ей не пришлось долго ждать: через несколько минут она увидела, как он спустился со ступенек. Не узнать Андрея Николаевича было невозможно, хотя силуэт его только на мгновение замер на освещенном крыльце и тут же канул в уличную темноту. Но и этого мгновения было достаточно, чтобы уловить неповторимую легкость его движений.
Аля еще вся была охвачена тем подъемом, который всегда возникал у нее после удачного спектакля, а сегодня был особенно силен. И она стояла неподвижно, словно старалась не расплескать это чувство до тех пор, пока Андрей Николаевич окажется рядом с нею в круге света.
– Видите, – сказал он, – я же говорил, что узнаю вас по улыбке.
– Вы говорили – по туфельке, – снова улыбнулась она.
– Вы играли очень хорошо, Аля, – сказал Поборцев. – Даже жаль, что прогон, а то бы я вам на сцену принес цветы.
– Было несколько проколов, я их и сама почувствовала, и Павел Матвеевич сказал, – покачала она головой. – С Казановой все хорошо получалось, а с Сонечкой – не очень.
Казанову играл премьер театра. Он был одним из немногих хитрованцев, пришедших не с карталовского курса в ГИТИСе, а из очень известного театра, который до сих пор не мог простить ему измены. Но, по всему судя, увенчанный титулами актер ничуть не жалел о том, что попал в самый молодой и необычный из профессиональных театров Москвы.
– А знаете, почему? – сказал Поборцев. – Потому что в сценах с Казановой вы забывали о себе. А в сценах с Сонечкой вам очень хотелось самоутверждаться, и вы думали о себе, а не о ней. Правда, Аля, это ваш единственный промах. С Казановой вы чувствовали себя легко именно потому, что были заняты партнером, а не собою. Во всяком случае, мне так показалось, – смягчил он свое замечание.
Но Аля совсем не нуждалась в том, чтобы с ней осторожничали.
– Неужели это так заметно, Андрей Николаевич? – Она даже остановилась от волнения. – Это ведь и правда так… Точно так! А как вы догадались? – спросила она с любопытством.
Поборцев засмеялся.
– Ну, все-таки я не впервые в театре, честное слово! Как-то догадываешься – каждый раз по-разному… У вас, например, лицо делается до невозможности серьезным, вы пыжитесь изо всех сил, чтобы показать, как глубоко переживаете.
«Не соскучишься с ним! – несколько уязвленно подумала Аля. – Начал за здравие…»
– А вы вообще-то кто, Андрей Николаевич? – не слишком приятным тоном спросила она. – То есть я просто не совсем понимаю… Вы же театральный художник, правильно? Или архитектор?
– Почему «или»? – Он взглянул на нее, едва заметно улыбнувшись. – Это же очень связанные вещи – сценография и архитектура.
Аля ожидала, что он объяснит подробнее, но Поборцев замолчал. Она уже успела заметить, что он не слишком балует объяснениями: словно ожидает, что собеседник будет ловить мячики его слов так же легко, как он их бросает.
– А тогда скажите… – тем же запальчивым тоном произнесла она, – …скажите тогда: что это за церковь впереди?
Тут он засмеялся так весело, что Аля сначала улыбнулась, стараясь не смотреть в его сторону, а потом не выдержала и тоже расхохоталась.
Они уже довольно далеко отошли от театра – правда, Аля не следила, в каком направлении – и оказались в каком-то переулке. Как все улицы Кулижек, переулок то нырял вниз, то взлетал вверх; они как раз стояли на горке, с которой видны были точно такие же волнистые переулочки, веером расходящиеся во все стороны. Церковь, о которой спросила Аля, выступала прямо на тротуар.
Она, конечно, и раньше видела эту церковь, но никогда не оказывалась рядом. Да и не слишком замечала ее, если честно сказать.
– Проверяете, только Барселону я изучил с архитектурной точки зрения или Москву тоже? – отсмеявшись, спросил Поборцев. – Товарищи, посмотрите направо! Перед вами собор Иоанна Предтечи Ивановского монастыря. Купол собора, вписанный между мощными фланкирующими башнями, напоминает купол знаменитой Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции. Чрезвычайно интересно наблюдать, как стилистические увлечения шестидесятых годов девятнадцатого века романтично слились в некое старомосковское целое, которое…
– Извините, Андрей Николаевич, – покраснев, сказала Аля.
– За что? – удивился он. – Законный вопрос. Архитектор, говоришь, – ну и будь добр! А в этом
