не доходящую до сердца, терзал каждый звук, хотелось заткнуть уши, убежать…
Она взглянула на Юру. Лицо его вдруг показалось ей таким осунувшимся, словно бы постаревшим, что она испугалась: что с ним? И дыхание тяжелое, как это бывало с ним иногда, ночами… Он почувствовал ее взгляд, посмотрел на нее, улыбнулся, но его улыбка показалась ей невеселой.
Виталий Гремин играл дальше, вещь за вещью. Лизе казалось, она не выдержит больше ни минуты. И все-таки она сидела в этом потоке непонятно почему терзающих звуков, голова у нее болела и кружилась, перед глазами вспыхивали разноцветные бесформенные пятна, и она не понимала, что происходит с нею.
– Лиза, тебе плохо? – Псковитин снова наклонился к ней.
Она посмотрела на него благодарно:
– Нет, я просто спала сегодня мало, ничего страшного.
Она едва дождалась того момента, когда окончился концерт. Наверное, Виталий Гремин играл очень хорошо. Даже у Верочки раскраснелись щечки, она встала и восторженно хлопала.
– Ой, правда, Рая, как красиво! А я думала, скучно будет, раз классика. Ну надо же!
Лиза не чувствовала ничего, кроме холода страшного предчувствия.
После концерта перешли в комнату для приемов, где были накрыты столы для фуршета.
– Познакомься с Виталием, Лиза, – сказал Юра. – Он мой старый приятель, и Сережин тоже.
Псковитин стоял рядом. Лиза только сейчас подумала, что он весь вечер не отходит от нее, хотя никогда прежде не уделял ей столько внимания при всех.
– Спасибо, вы прекрасно играли, – сказала она Гремину. – Юрий Владимирович говорил, вы и стихи пишете?
– Писал, – уточнил Виталий. – Писал и перестал, к счастью.
Он смотрел на Лизу доброжелательно, с заметным интересом. Несмотря на то что ей было сейчас ни до чего, Лиза заметила, как выразительна мимика его смуглого лица. Казалось, все в его лице подтверждало то, что он говорил словами.
– Почему же к счастью? – спросила она, чтобы поддержать разговор.
– Да внял предостережениям вашего шефа о некоторой пустоте моих стихов. Ну а раз внял предостережениям, значит, писать мне вовсе не следовало.
– Зря ты меня припутываешь, Виталик, – вмешался Юра. – Я, наверное, просто выразился не так. Я тебе сказал только, что в традиционных стихах содержится гораздо больше информации, чем в авангардных, вот и все. Ты же помнишь, Саша тогда об информационной эстетике запоем читал, об информативности поэтического текста. Я и сказал, что в классических стихах чистой информации наверняка должно быть гораздо больше, чем, например, в твоих.
– Почему? – удивилась Лиза.
Ее начинал занимать этот разговор. Впрочем, так было всегда, когда Юра увлекался какой-нибудь мыслью или темой хотя бы на минуту и мгновенно увлекал других.
– Да просто: в классической форме информация распределяется еще и в ритме, в рифме. А Виталик в своих экспериментах всего этого не использовал, и информации не хватало для всего пространства стиха.
– Почему ты филологией не занялся, а, Юра? – подмигнул Виталий Гремин. – Или хотя бы лингвистикой.
– Руки не дошли, – улыбнулся Ратников. – Может, на старости лет, вместо огорода.
– Мало ли чем он мог бы заняться! – заметил Псковитин.
Он смотрел на Юру тем взглядом, которым часто смотрел на него: словно любовался им со стороны.
Лиза почувствовала себя спокойнее. В самом деле, почему она так расклеилась? Разве Юра сказал ей, что собирается уйти, зачем она доверяет каким-то неуловимым и, может быть, вовсе выдуманным приметам?
– А где Саша сейчас? – вдруг спросил Виталий Гремин. – Я его уже года два не видел, даже удивительно. Он раньше ходил на мои концерты, звонил. Уехал, что ли?
Лиза заметила, что Юрино лицо стало замкнутым – как всегда, когда речь заходила об этом неведомом Саше. Что за история связана с ним?
– Уехал, – ответил Псковитин. – Вернулся в Новосибирск, в свой Академгородок.
– А-а! А я думал, в Штаты. Голова-то у него варила дай Бог, можно было ожидать, что он здесь не задержится, – сказал Виталий.
Юра пожал плечами:
– Может, он потому и задержался. Мы же с тобой не уехали, да? Или мы идиоты?
– Да нет, – усмехнулся Виталий. – Не совсем. Но, знаешь, Юра, мне совершенно не хочется заводить патриотическую песню. Я не уехал, хотя и мог, и ты не уехал, хотя еще как мог, но это наше с тобой дело, правда? Вопрос наших пристрастий и жизненных потребностей, и обойдемся без теории.
– Да что ты на меня набросился? – приобиделся Юра. – Нашел борца за патриотизм! Все же понятно, зачем объяснять.
– А мне тут, представляешь, месяц назад режиссер знакомый рассказывал: ему запретили во время гастролей в провинции играть один спектакль, – вспомнил Виталий. – Вы, говорят, своей постановкой оскорбили православную церковь. И кто говорит – губернатор, бывший секретарь обкома!
