кушетку. Он и руку за ними протянул дальше, Рената наклонилась, чтобы ему помочь, их руки каким-то странным образом соединились… И тут Рената почувствовала, что ее пронзил такой удар, будто она взялась за оголенный электрический провод. Никогда она не думала, что такое банальное сравнение может быть правдой! И этот сильный, невыносимый разряд начинался там, где ее рука соединялась с рукою Павла Андреевича…
От неожиданности этого ощущения, от мгновенного испуга она сжала пальцы. И сразу почувствовала, что они с Павлом Андреевичем сделали это одновременно. Они сидели рядом, Рената на кушетке, а Сквородников перед нею на корточках, сжимали руки друг друга и не могли пошевелиться от сильнейшего волнения, которое было одинаковым у обоих.
Павел Андреевич не поднимал на Ренату глаз.
– Ты так спала… – вдруг проговорил он.
Голос его прозвучал еще более хрипло, словно что-то мешало ему в горле и от этой помехи невозможно было избавиться даже самым сильным кашлем.
– Так крепко, да? – пролепетала Рената.
– Так… красиво. Как Спящая красавица.
– Я… – растерянно произнесла она.
– Ложись опять, а? – попросил он.
Она хотела спросить, зачем же ей ложиться, если спать уже совсем не хочется, но удержалась от такого глупого вопроса. Ее рука, сжатая его рукою, по-прежнему немела от сильных токов, идущих от него, и все тело от них немело тоже.
Сковородников наконец поднял на нее глаза. Рената быстро отвела взгляд.
Она послушно легла на кушетку, зачем-то натянула на себя плед – до шеи. Заметив этот испуганный судорожный жест, Сковородников усмехнулся. Кажется, он отошел от того необъяснимого напряжения, которое одновременно охватило их обоих. Да и руку Ренатину он отпустил.
Она лежала, глядя в потолок, боясь даже скосить на него глаза. Он сидел рядом на краешке кушетки и, наоборот, не отводил от нее взгляда. Потом он осторожно разомкнул ее пальцы, сжатые до белизны костяшек, и вынул из них плед. Потом наклонился к ней и поцеловал, не в губы, а почему-то в подбородок.
Что было бы с нею от поцелуя в губы, Рената и представить себе не могла. Если от прикосновения его губ к самому краю ее подбородка она чуть не вскрикнула…
Хотя она и не вскрикнула, но, наверное, сильно вздрогнула.
– Не бойся, – шепнул Павел Андреевич. – Никто не войдет.
Он быстро встал, подошел к двери, бесшумно повернул кругляшок замка и сразу же вернулся к кушетке. Но на этот раз не сел на ее краешек, а опустился рядом на колени – не опустился даже, а упал, будто обессиленный, и стал целовать Ренатино лицо.
Он целовал ее горячо, беспорядочно, в волнении, он почему-то по-прежнему не прикасался к ее губам, его руки лихорадочно метались по ее плечам, касались ее щек, один раз коснулись и груди, но тут же отдернулись, словно наткнулись на горячее… Соединенье уверенности и растерянности было в каждом его движении так ощутимо, что от этого у Ренаты кружилась голова и темнело в глазах.
– Ну не бойся, не бойся… – повторял и повторял он все с той же уверенностью и с той же растерянностью. – Никто не войдет… не помешает…
Она ничуть не боялась каких-то внешних, отдельных от нее и от него помех; она совсем о них не думала. Все ее существо находилось в таком смятении, что едва ли это смятение могло бы усилиться даже в том случае, если бы дверь распахнулась и в ординаторскую ворвалась бы толпа.
Павел Андреевич вдруг перестал ее целовать, отстранился и встал. Рената замерла: что случилось? Она подумала, что сделала что-нибудь не так, чем-то смутила или даже обидела его, и эта мысль ее ужаснула. И когда оказалось, что он просто хочет снять брюки – они были медицинские, легкие, и снимались легко, – Рената обрадовалась так, что сердце у нее забилось еще стремительнее.
Его лицо и фигура туманились в ее глазах, и она чувствовала одно лишь счастье, огромное, немыслимое. Такого счастья она не только никогда не испытывала в жизни, но даже не подозревала о том, что оно вообще возможно.
Он снова наклонился над нею и попросил:
– Подвинься, милая.
Рената подвинулась так поспешно, что ударилась плечом о стену. Он лег рядом на бок, притянул ее к себе. Даже сквозь юбку она почувствовала, какой горячий у него живот. Он взялся за подол ее юбки, потянул вверх… И тут в коридоре послышались быстрые шаги и раздался торопливый стук в дверь.
– Павел Андреевич! – Голос медсестры Марголиной звучал испуганно. – У Сергеевой кровотечение!
Сковородников вскочил как пружиной подброшенный и пробормотал:
– Ч-черт!.. С чего это вдруг? Иду! – крикнул он.
Еще через мгновение он уже распахнул дверь. Медсестра Марголина маячила в дверном проеме.
– Главное, непонятно же, из-за чего! – проговорила она. – Так легко родила…
– Иду, – повторил Сковородников.
Марголина с любопытством взглянула на Ренату, которая с растерянным видом сидела на кушетке. Павел Андреевич тоже посмотрел на нее.
– Поспала немного? – сказал он. – Одевайся скорее, вместе Сергееву посмотрим.
Его слова прозвучали так, будто ничего особенного не произошло и Рената в самом деле лишь прилегла в свободный часок, как делали все врачи и медсестры, когда этот самый часок выдавался во время ночного дежурства. Если и слышались в его голосе обеспокоенные интонации, то они относились лишь к неожиданному осложнению у только что родившей женщины. И эта его обеспокоенность была Ренате совершенно понятна.
Она поспешно вскочила, надела туфли и выбежала из ординаторской вслед за Сковородниковым, на ходу поправляя волосы – прическу она всегда делала незамысловатую, просто закручивала низкий узел.
Следующий час она провела в операционной рядом с Павлом Андреевичем – ассистировала ему. Конечно, ее внимание было сосредоточено на Сергеевой, которая так неожиданно устроила им всем такую тревогу. Но при этом Рената все время видела сильные, точные в каждом движении руки Павла Андреевича, украдкой следила за его сосредоточенным лицом, за наполненными цепким вниманием глазами, за капельками пота у него на лбу – и счастье, переполнявшее ее, не становилось меньше. Оно только усиливалось, ее счастье, все оно было в этом необыкновенном человеке, в этом единственном мужчине… Да, в единственном мужчине – осознание этого пришло к Ренате неожиданно, но было таким отчетливым, таким самоочевидным, что даже не удивило ее.
«Я люблю его больше жизни, – ясно подумала она. – Господи, какое счастье!»
Глава 6
Если бы не эта мысль, вернее, не это так ясно испытанное ощущение, что она любит Павла Андреевича Сковородникова больше жизни и что эта любовь – самое большое в ее жизни счастье, то Рената не сразу решилась бы на разговор с Колей. То есть все равно, конечно, решилась бы, потому что с детства не привыкла обманывать ни себя, ни тем более других, но, наверное, эта решимость далась бы ей труднее.
Теперь же она позвонила Коле сразу после ночного дежурства, которое перевернуло ее жизнь.
Коля был на работе; его позвали к телефону из палаты, где он, как сообщил взявший трубку врач, осматривал только что поступившего больного.
Ренате стало неловко, что она оторвала Колю от важного дела. Впрочем, и ее дело тоже казалось ей важным, и она не хотела его откладывать.
Неудивительно, что голос у Коли был недовольный. Правда, когда он выслушал Ренатину просьбу о немедленной, сегодня же, встрече, то голос у него стал слегка удивленный.
– А что случилось? – спросил он. – Срочное что-нибудь? Я, скорее всего, поздно освобожусь. И усталый буду как собака. Ну ты же сама знаешь, как оно после работы!
Конечно, она это знала. Но что ей было делать?
– Я вечером приеду на Обводный, к больнице, – сказала Рената. – Если ты будешь занят, подожду.
