– Можешь, – сказала она. – Только через полчаса, ладно? Я душ приму.
Глава 3
Сегодня Клаус тоже выпил своего любимого кирша, но умеренно.
«Русский бы на трех рюмках не остановился», – подумала Люба.
Это было одно из тех немецких качеств, которые так и остались для нее необъяснимыми: немцы напивались не меньше, чем русские, а то и больше – и орали во весь голос, и с ног валились, пьяные, – но при этом она не знала здесь ни одного алкоголика и подозревала, что дело не в ее неосведомленности, а в том, что у немцев просто нет такой болезни или она встречается редко. Пьяницы – пожалуйста. Но зависимые – нет.
Когда она однажды поделилась своими наблюдениями с Бернхардом, он не нашел в них ничего удивительного.
– Просто у всех народностей различный состав ферментов, – объяснил он с обычной своей обстоятельностью. – Поэтому зависимость от алкоголя наступает по-разному. Тем, кто принадлежит к северным народам, достаточно выпивать понемногу в течение одной недели, чтобы их зависимость стала необратимой. А, например, у жителей винодельческих областей Средиземноморья ферменты работают очень эффективно, и хотя они много пьют, но алкоголь своевременно расщепляется. Германия тоже принадлежит к винодельческим странам, я думаю, это одна из причин того, что наши ферменты помогают нам не приобрести зависимость.
Бернхард знал все, что имело отношение к виноделию. Не только в связи со своим медицинским образованием, но и потому, что семейству Менцель принадлежали в Маркграфской области виноградники и винные заводы. Так что он лекции мог читать на эти темы.
Тут Любе пришлось прервать свои необременительные размышления о вине и вино пьющих, потому что в комнату вошел опоздавший гость. Судя по тому, с каким жизнерадостным выражением лица Клаус двинулся ему навстречу, тот прибыл в Берггартен по его приглашению. Да и по годам он годился в друзья Менцелю-старшему: возраст у обоих был такой, про который принято говорить просто «крепкий старик», а годы не поддаются уточнению: что-то за семьдесят.
– Извини! – Гость раскинул объятия навстречу Клаусу. – Видишь, пенсионеры тоже попадают в цейтнот. Совсем забыл, что сегодня собрание нашего ферайна – готовим юбилей председателя. Пришлось задержаться.
– Мне-то что? – Менцель-старший широко улыбнулся. – Я рад тебя видеть даже с опозданием. Перед Берни извиняйся. Хотя он тебя точно поймет: сам вечно на работе, а в день своего рождения заседал в юбилейном комитете.
– А что за юбилей они готовят? – с живейшим интересом спросил гость.
– Пять тысяч лет нашему гутэделю.
– Гутэдель – отличное вино, – одобрил тот. – Правильный повод для праздника. Берни! – воскликнул он, увидев именинника. – Рад тебя видеть, старик!
Бернхард вошел в комнату, держа в руках бутылку в паутинном гнездышке. Он нес ее бережно, как хрустальную, и Люба понимала почему: это была мальвазия, которая хранилась в винном погребе Берггартена с тех незапамятных пор, когда была приобретена на Кипре каким-то Менцелем-мореплавателем. Бернхард еще неделю тому назад советовался с женой, не против ли она, чтобы он угостил этой мальвазией гостей в день своего сорокадевятилетия.
– К пятидесятилетнему юбилею мы достанем кое-что еще более старое, Либхен, – объяснял он.
– Да хоть весь погреб прямо сегодня открывай, – отбивалась от этих совещаний Люба. Но, сообразив, что ее безразличие к такому важному вопросу, пожалуй, и правда может показаться ему обидным, добавляла: – Ты достоин любой бутылки в любой день своей жизни.
Ее маленькую супружескую лесть муж воспринял как одобрение – и вот она, мальвазия.
Бернхард осторожно поставил бутылку на низкий столик и подошел к гостю.
– Привет, Сигурд, – сказал он. – Спасибо, что приехал меня поздравить.
– Хоть с опозданием, зато с настоящим подарком. Не для меня эта ваша манера на все случаи жизни дарить деньги. Тем более тебе подарок выбрать легко. Как страстному охотнику.
С этими словами он достал из кармана длинную плоскую коробку из вишневого дерева.
Лицо Бернхарда просияло, как у ребенка, который ожидает замечательного сюрприза. Охотником он в самом деле был страстным и самозабвенным. Даже удивительно, при его-то уравновешенности.
Услышав про охоту, все мужчины тут же подошли поближе. В шварцвальдских горных лесах водилось столько зверья – даже Люба не раз встречала оленей прямо возле дома, – что охота была излюбленным увлечением многих местных жителей.
Словно почувствовав, с чем связан всеобщий интерес, Тузик, который весь вечер крутился среди гостей, тоже подошел к дарителю.
В коробке лежал длинный охотничий кинжал. Бернхард благоговейно взял его в руки. По лезвию, как и по ножнам, вился тонкий золотой узор.
– О!.. – только и мог он выговорить. – Сигурд!..
– А?! – с довольным видом воскликнул Сигурд. – Как тебе? Настоящий Златоуст! Сталь у нас в России делают не хуже дамасской. А красота какая!
Любу кинжал не заинтересовал. Ну, красивый, конечно. Как ювелирное изделие. Так она и к ювелирным изделиям довольно равнодушна. А вот почему этот Сигурд сказал про Россию «у нас», это интересно.
– Позвольте всем представить, – спохватился Бернхард. – Сигурд Яновский.
– Мы с Клаусом месяц назад познакомились, когда оба лежали у Берни в клинике, – пояснил гость. – И пусть кто-нибудь мне после этого скажет, что больничная палата – плохое место для общения!
– А это моя жена Люба. И ее мама Нора, – сказал Бернхард.
– Наслышан. – Повернувшись к ним обеим, Сигурд перешел на русский язык. Норе он пожал руку, а Любе и руку пожал, и сказал: – Ваш супруг и свекор говорят о вас только в превосходной степени.
Кажется, здороваясь, он слишком сдавил маме кисть – она побледнела. Это Любу слегка удивило: его рукопожатие никак не напоминало нарочитую демонстрацию силы, оно было просто крепким и приятным. Как, впрочем, и вся его внешность – Сигурд был высокий, широкоплечий, и сильная проседь в его густых вьющихся волосах смотрелась очень красиво.
– А вы давно из России? – тихо спросила мама.
Люба взглянула на нее с еще большим удивлением. Чтобы мама интересовалась подробностями жизни совершенно незнакомого человека? Никогда такого не бывало!
Неизвестно, какие качества Люба унаследовала от своего неведомого отца, но самодостаточность – это в ней точно было от мамы. Да вдобавок у той еще и тактичности сверх всякой меры. И что это она вдруг спрашивает, когда прибыл с родины Бернхардов гость? Не все ли ей равно?
– Ой, давно я из России! – весело ответил Сигурд Яновский. – Двадцать пять лет в Германии собкором отработал. А как пошло такое дело, перестройка и полная свобода, – почему, думаю, на пенсии здесь не осесть? Практически родина. Вот, приземлился во Фрайбурге.
– Сначала выпей, – напомнил Менцель-старший, – а потом будешь давать интервью.
Тут Люба спохватилась, что запоздавшему гостю необходимо не только выпить, но и поесть, а для этого еду следует разогреть и стол для него сервировать заново.
И она поспешила в кухню, оставив гостей разглядывать кинжал и обсуждать сравнительные достоинства охотничьих ружей, составлявших солидную Бернхардову коллекцию.
Вечер шел как по писаному и так же завершился: распили мальвазию, выразили по этому поводу все положенные восторги, торжественно разрезали именинный пирог – самый большой из испеченных мамой, восхитились ее кулинарным талантом и вниманием к зятю…
Гостей провожали уже в темноте.
К вечеру стало прохладно, но зато утих ветер, поднявшийся было днем. Небо вызвездило, оно переливалось над столетними деревьями Берггартена, и казалось, что звезды сияют прямо на вершинах огромных дубов.
У мамы разболелась голова – видно, кто-нибудь все же соблазнил ее выпить вина, – и на улицу она не вышла. А Бернхард с Любой проводили гостей до самых ворот.
Обратно возвращались молча. Им нравилось идти по лесной аллее к своему дому, в надежные его
