– А тебе чего? – почти не разжимая губ, проговорил он. – Тоже про жену хочешь поговорить?
– Плевать мне на твою жену!
Глеб расслышал в Колькином голосе клокочущую ярость и, зажмурившись от боли, попытался подняться. Это удалось ему только отчасти – встать-то он встал, но оторваться от тополиного ствола не смог. Колька, набычившись, смотрел на Северского. Даже в неярком свете уличного фонаря Глеб видел, что в глазах его друга плещется ненависть. Он слишком хорошо знал Кольку Иванцова, чтобы этого не разглядеть. Хотя и непонятно было, с чего вдруг тот возненавидел какого-то постороннего человека, которого и видит-то пару минут, не больше.
– Плевать на твою бабу! – повторил Колька. – А что ты, я смотрю, с людьми по-человечески разговаривать не умеешь, на это не плевать…
– Заткнись, урод, – не меняя интонации, сказал Северский. Взгляд у него при этом тоже не изменился, он по-прежнему смотрел на Кольку как на мелкое насекомое. – Еще сколько вас, ублюдков, сбежится меня учить?
Глеб сразу догадался, что такого высказывания в свой адрес Колька не стерпит. Он сильно изменился со времен своей юности, все в нем стало другое, исчезла широкая улыбка, погас огонек бесшабашности в глазах, но невозможность проглотить оскорбление осталась прежней. Эта было то неистребимое, дворовое, вечное мальчишеское качество, которое и не могло измениться с возрастом, потому что было получено Колькой вместе со всеми иванцовскими генами – от отца, от деда, и, наверное, от прадеда-прапрадеда тоже. Все Иванцовы, которых помнили старожилы двора на Нижней Масловке, славились безоглядностью и в безоглядности своей – бесстрашием.
– Тебе и меня одного хватит, – клокочущим голосом проговорил Колька.
Еще через мгновение Глебу показалось, что воздух вокруг Кольки и Северского вскипел – с такой непонятной, с такой необъяснимой яростью набросились они друг на друга. Если бы сам Глеб умел так точно наносить удары и если бы он, как неандерталец, решил воспользоваться этим умением для того, чтобы отбить у кого-нибудь женщину, то и тогда, наверное, ненависть не была бы в нем так сильна, как сильна она была в этих посторонних друг другу людях.
Они молотили друг друга так, словно ненависть родилась вместе с ними, словно она, эта неизвестно откуда взявшаяся взаимная ненависть, была их самым главным, самым глубинным свойством.
– Колька, брось! – орал Глеб, пытаясь подойти поближе к дерущимся, чтобы хоть как-то их разнять. Это ему не удавалось: и потому что двигался он, полусогнувшись от боли в спине, и, главным образом, потому что подойти к этому вихрю ярости было просто невозможно. – Что с тобой?! Он же тебе ничего…
Глеб не успел сказать, что Игорь Северский ничего ведь не сделал Кольке Иванцову. Пока он проговаривал это, Колька отступил на полшага назад и, коротко ухнув, ударил Северского под подбородок длинным прямым ударом. Тот тоже успел что-то крикнуть – злое, невнятное – и упал.
Он упал, не согнув даже коленей, просто упал на спину плашмя. Раздался негромкий треск – Глебу показалось, что Северский упал головой на лежащую на асфальте ветку, – и тут же стало тихо.
Северский лежал на краю дворового тротуара. Голова его была откинута назад и свешивалась с тротуарного бордюра, в который он упирался затылком.
– Ко… Коль… – разом охрипнув, выдохнул Глеб. – Ты что?!
Он бросился к лежащему человеку и, не чувствуя уже боли в спине, не видя блестящих пятен перед глазами, присел рядом с ним на корточки. Лицо у Северского было не просто бледным – с каждой секундой оно мертвело, этого невозможно было не понять.
Глеб попытался поднять Северского, подхватив под плечи; тот был страшно, неподъемно тяжел. Но прежде, чем Глеб успел обернуться, чтобы понять, почему Колька не помогает ему, он почувствовал, как кто-то поднимает его самого, и не просто поднимает, а рвет вверх и тащит в сторону с такой силой, которой он не может противостоять.
– Он же… Надо же «Скорую»!
Это Глеб прокричал уже на бегу, да и не прокричал, а прохрипел – он мчался рядом с Колькой, задыхаясь, спотыкаясь, чуть не падая.
– Охранник… вызовет… – на бегу проговорил Колька. – Сейчас… выйдет… Да шевелись же… твою мать!
– Мы его убили.
Глеб слышал свой голос как будто со стороны. И так же со стороны видел себя, вернее, бессмысленную оболочку, которая от него осталась. Он видел ее отчетливо, хотя смотрел не в зеркало, а на оплавленное пятнышко, прожженное сигаретным пеплом на столе в его комнате.
– Мы? – невесело усмехнулся Колька. – Ты-то при чем?
– Я же тебя в это втянул.
– Точнее формулируй, Глебыч. – Колька взъерошил жесткий вихор. Этот непослушный вихор торчал над его лбом всегда, даже когда Колька еще всерьез занимался спортом и стригся совсем коротко. – Ты его не убивал, с этим ясно. Ясно, ясно! – повторил он, заметив Глебов протестующий жест. – Кто кого куда втянул, это ты дамочке своей можешь рассказать, они такое любят. Ударил его я, это все видели.
– Кто все? – холодея, спросил Глеб.
– А мы в пустыне махались, что ли? Или, может, в тайге? Бабки из окон видели, охранник на мониторе видел, да мало ли кто еще. Найдутся свидетели. Так что сосредоточься и ерунду не пори. Мы с господином Северским повздорили из-за того, что он оскорбил меня неприличным словом. Возникла потасовка, перешедшая в драку. В процессе драки Игорь Владимирович подскользнулся и упал, ударившись затылком. Находясь в состоянии психологического шока, мы с тобой убежали, – сказал Колька. И уныло добавил: – Может, и поверят…
– Может, нас и не найдут? – так же уныло произнес Глеб. – Ну как нас будут искать, фоторобот, что ли, составят?
На самом деле ему хотелось, чтобы его нашли. Он не представлял, как будет жить после того, что случилось, и знал, что самым лучшим выходом было бы именно это – чтобы его как можно скорее нашли. Но
