Колька-то здесь при чем?
– Найдут, – помолчав, сказал Колька. – Я там бумажник выронил. Права, пропуск на работу… С адресами и фото, как понятно.
Глеб молчал, как громом пораженный.
– Может, не там? – выговорил он наконец.
– Там, там. Я даже помню, как он об асфальт шлепнулся. Потом уже вспомнил, вот здесь, у тебя. Медленно так, знаешь, как в кино показывают. Короче, чтоб я от тебя всех этих соплей не видел и не слышал. Преступление и наказание, то-се… Ментам это без надобности. Ударил его я, на этом давай и сосредоточимся, когда показания будем давать.
– А втянул тебя в эту глупость я, – сердито отрезал Глеб. – И ты мне давай не указывай, кому что давать.
– Глебыч! – Колька вдруг улыбнулся той самой, бесшабашной своей, из юности улыбкой, которой Глеб не видел на его лице уже много лет. – Ну рассуди ты как нормальный компьютерный человек! Кому легче, если нас обоих… обвинят? – Он все-таки помедлил перед этим последним словом, наверное, хотел сказать что-нибудь более точное и жесткое, и сам же испугался. – И в чем тебя обвинять-то? Ты меня, что ли, попросил в морду ему со всей дури вмазать? Не ты. А втянул, не втянул – это материя… Ну, как называется, когда что-нибудь только кажется?
– Эфемерная материя, – машинально ответил Глеб.
Тоска у него на сердце была в этот момент вовсе не эфемерная – лежала страшным грузом.
– Я и говорю, глупости это.
– Почему я хотя бы «Скорую» не вызвал! – с отчаянием воскликнул Глеб.
– Я ж тебе сказал: охранник вызовет. Дверь в офисе открылась, как раз когда мы с тобой сваливали. Ты не видел, что ли?
– Ничего я не видел…
– Вот и хорошо, что ничего не видел. Так всем и говори.
Глебу было так тошно, что он не нашел в себе сил возражать. Да и как возражать? Хоть он и говорил, что Колька якобы не считает его за человека, но сам ведь прекрасно знал, что это неправда. Он был Кольке очень близким человеком. Иногда ему казалось, что у его друга и нет никого ближе, хотя странно было так думать о взрослом мужчине – муже, сыне и отце семейства.
Возражать он не стал, но все-таки твердо знал, что выгораживать себя, конечно, не станет. Не потому, что был как-нибудь особенно бесстрашен или справедлив. Бесстрашие было последним качеством, которое ему было присуще, а о справедливости он и вовсе никогда не задумывался. Не было такого понятия в том стройном и свободном киберпространстве, в котором еще совсем недавно проходила его жизнь.
– Ложись спать, Коль, – вздохнув, сказал Глеб. – Я тебе на диване постелю.
– Не надо, – махнул рукой Колька. – Домой поеду.
Глеб не стал его удерживать. В Колькином голосе неожиданно прозвучали беспомощные нотки. Как будто он понимал, что каждая ночь, проведенная под родным кровом, может оказаться последней. Да и не как будто – это было так, и он в самом деле понимал это. И Глеб понимал тоже.
Глава 10
– Значит, Николай Павлович, вы утверждаете, что Северский ударил вас первым?
Голос у следователя был усталый, и эта усталость казалась Кольке какой-то нарочитой. Так же, как и седые виски, и прямой взгляд, и картинное благородство всех черт этого немолодого человека. Ему казалось, что это не следователь, а актер из старого советского фильма про строгую, но справедливую милицию.
Вопросы этот благородный герой с усталым взглядом тем не менее задавал такие, чтобы гражданин Иванцов запутался в ответах.
– Я не утверждаю, что он первым ударил, – сказал Колька. – Он меня обозвал.
– Кем обозвал?
– Кем – не помню. По-матерному.
– Вы никогда не слышали мата? – усмехнулся следователь.
– Слышал.
– И утверждаете, что матерное слово привело вас в состояние аффекта?
– Утверждаю. Я не люблю, чтобы меня оскорбляли. Один раз стерпишь, другой раз на голову наср… В смысле, испражнятся.
Этот разговор, длящийся уже второй час, казался ему совершенно бессмысленным. Следователь задавал каждый вопрос раз по десять, только в разных вариантах, а Колька снова и снова отвечал на эти повторяющиеся вопросы и ни на секунду не позволял себе расслабиться, чтобы не ляпнуть ненароком что- нибудь такое, что еще больше осложнило бы его положение. Хотя осложнить его еще больше было уже трудно.
– А Глеба Романовича Станкевича Северский тоже оскорбил?
– Глеб Романович не принимал участия в драке, – тупо, тоже уже в который раз, повторил Колька.
– Почему? Ведь Северский оскорбил и его.
– Он не умеет драться. И он не собирался драться.
– А вы собирались?
