Лабиринты ума

«Желание» – весьма хитрое и обманчивое понятие. Пожалуй, справедливым будет разделить понятие «желание» и понятие «естественное выражение». В первом случае мы имеем дело с эгоцентрическим импульсом «личности», которой мы передаем бразды безраздельного правления над нашим сознанием, а во втором – со свойством самой Природы всех индивидуальностей, которые выражают ее в не омраченном неведением виде. Как бы мы ни пытались закрыть глаза на действительность («покрывалом майи» или же хаббардовской «творческой ложью»), желание останется тем, что оно есть – стремлением восполнить недостаток, попыткой обретения того, чем еще не обладаешь. Как выразился древнеримский философ Сенека, «кто хочет меньше, меньше и нуждается».

Естественное выражение изначальных качеств, напротив – свидетельство изобилия и изначального богатства, которым мы обладаем с безначальных времен, но которое не способны порой распознать, как тот нищий, который живет в ветхой лачуге, под которой спрятаны несметные сокровища. Этот нищий может даже догадываться об этих неисчислимых драгоценностях, но ему просто лень разобрать пол и достать их.

С позиции восточного миросозерцания, следовало бы изменить изречение Кроули на «Выражай свою изначальную Природу! В этом благодать».

Барух Спиноза считал, что настоящая свобода – это способность действовать в соответствии со своей собственной природой. Но, чтобы действительно выражать свою изначальную природу, ее первоначально следует распознать. Этому распознаванию в той или иной мере посвящены все традиционные религии, мистические и философские школы. Каждая из них по-своему отвечает на главный вопрос жизни. Однако есть нечто, что объединяет их все – единая Природа всех вопрошающих и отвечающих, ищущих и обретших.

Следование своей природе и есть великий принцип самоестественности поступков цзы жань и принцип недеяния у вэй, принцип великого самопожертвования христианской любви (агапе) и буддийской бодхичитты.

* * *

Итак, из обсуждаемых выше тем одно становится вполне очевидным – единственный путь, единственная «игра», которая может не столько приносить счастье, сколько быть выражением этого счастья – это путь, исполненный мудрости, любви и сострадания ко всем живым существам. Этот Путь называют по-разному – Кастанеда, вслед за дзенскими мастерами, называл его Путь с Сердцем, даосы – исполненностью благой силы Дэ, буддисты – Бодхичиттой, а христиане – Агапе[195]. Но суть его одна – самовыражение Изначальной Благой Природы Сущего, не омраченное неведением, привязанностями и антипатиями.

Пробужденная жизнь и есть спонтанное самовыражение изначальной Природы (бодхичитты) всего сущего, не омраченное заблуждением относительно этой Природы и ее проявлений. Заблуждение (неведение) является причиной привязанностей (пристрастий) и гнева (антипатий), и двойственного восприятия. Когда жизнь омрачена эгоцентрическим неведением и его последствиями, тогда она предстает как сансара. Пробужденная жизнь – Нирвана. В умиротворенном сердце-уме естественно проявляются Радость, Мудрость и неомраченная Любовь-Сострадание, которые есть не что иное, как качества нашей изначальной Природы. Чистая, лучезарная Сила нашей изначальной Природы пронизывает всю Вселенную, в которой она актуализируется через индивидуальное бытие.

Пожалуй, только в такой игре, игре самовыражения Абсолютной Природы в бесчисленных пробужденных индивидуумах, могут выиграть все, все без исключения.

Религия и мистический опыт

Религия в свете сказанного выше может быть определена как промежуточное звено между мистикой (включающей мистический опыт, мистические переживания и мистическую жизнь, а также духовные практики, ведущие к этому опыту) и животным миром человека, «голого одомашненного примата» с характерным набором биопрограмм, основанных на импринтах и научении. И нет ничего удивительного в том, что, с одной стороны, в мистических аспектах религии мы видим столько возвышенного и духовного, а с другой – в ином своем аспекте, связанном с «политическим животным», «животным-человеком», мы обнаруживаем столько ненависти, нетерпимости и попыток унижать, подчинять и порабощать. В прошлом, когда животный аспект религии стал уж слишком преобладающим, появилась тенденция к полному отказу от религии, от Бога, от духовности. Но, присмотревшись внимательнее, мы можем заметить, что атеизм – на 99% – это осуждение животных аспектов религии, неприятие «альфа-самцов», облаченных в жреческие одежды, осуждение религиозных войн и изуверских массовых убийств инакомыслящих-инаковерующих, критика самоуничижения (позы подчинения перед религиозными доминантами), изображение Бога и его «царства» по образу и подобию своему, по образу и подобию стада приматов и т. д.

Духовное и животное соседствуют друг с другом даже в одном и том же человеке. Интересную метафору двойственности человеческой природы мы встречаем у Сократа (Платон, диалог «Кратил»). Сократ сравнивал человека с Паном. Пан – козловидный бог лесов и полей, охранитель стад, один из спутников Диониса (бога плодородия и виноградной лозы). «Так вот, истинная часть его гладкая, божественная и витает в горних высях, среди богов, а ложная находится среди людской толпы – косматая, козлиная»[196]. В одном и том же человеке могут происходить радикальные метаморфозы. В момент освобождения от гнета биологических программ «одомашненного примата» может открыться его внутренний «даймон», способный совершать величайшие духовные подвиги, но в другое время в том же человеке, порабощенном «земными страстями», может просыпаться сущий зверь.

Именно поэтому мы не можем отождествлять «религиозный» и «мистический» опыты. Религиозный опыт – это опыт переходный, окрашенный в тона животной природы человека (отсюда восприятие духовного мира как мира божественной иерархии, в которой каждый знает свое собственное место и все служат главному альфа-богу или альфа-богам).

Мистический опыт выходит за границы человеческих проекций и становится недоступным для истолкования языком «умных обезьян».

Все, что может сказать человек (человеческим языком), это, во-первых, что «та», божественная реальность – светоносна (Ясный Свет, Фаворский Свет, Шхина, Шакти и т. д.), что она «дышит» и «пульсирует» (ритм, дыхание, дух, сила) и что она – основание ясного сознания. Этот опыт Мирча Элиаде назвал опытом мистического света.

Во-вторых – что эта реальность субстанциональна по отношению ко всякому существованию, ко всякому проявлению и даже ко всякому творцу. Само латинское слово «субстанция» греческого происхождения (от hipostasis и ousios) и означает «то, что лежит в основе». В раннехристианских писаниях этот термин использовался по отношению к Богу. Также в отношении Бога использовался термин Природа (natura) как неизменная основа мира перемен.

В другой индоарийской культуре – индийской – использовался термин «брахман». А означал он то же самое – основу бытия, Абсолют – то, выше (и глубже) чего ничего быть не может. Абсолют безотносителен и свободен, ничем не обусловлен. Брахмана невозможно помыслить, определить или описать. Это так же нелепо, как, глядя в небо через квадратное окно, полагать, что и небо само по себе квадратное. Мы можем описать лишь границы нашего познания, но не то, что простирается за этими границами.

Однако именно единство Изначальной Природы всего живого, с одной стороны, позволяет преодолевать «границы познания», с другой – делает возможным общение между различными живыми существами и даже различными формами жизни. Если бы их природы были разными, они не смогли бы ни сообщить ничего друг другу, ни тем более понять один другого.

Буддизм и даосизм подчеркивают неизреченность и «сверхличностность» абсолютной реальности (но отнюдь ее не отрицают), которая лишь в уме живых существ может приобретать личностные, персональные черты. В этом смысле ум – «творец» Бога, поскольку именно он, взирая на необозримое, наделяет его различными описаниями, качествами и атрибутами. Ясный ум «воспринимает» на относительном уровне качества божественной реальности как неизмеримые любовь, сострадание и мудрость, а также переживает ее светоносность. На высшем уровне ум уже не различает «ее» светоносность, поскольку для него перестает существовать жесткое деление на «я» и «он», «мой» и «его», «ее». Но это также не означает