– Ее имя! Ее имя! – перебил китолов. – Эх ты, голова! Да ведь это не секрет… ее зовут мадам Жерве, и денег у нее – миллионы.
– Это может быть, – сказала тетка Пенгоэль, – но месье Конан, который уж, конечно, должен ее знать, уверял меня, что она графиня.
– Оно, конечно, так, – сказал старый Пьер, слегка улыбнувшись и погладив свою седую бороду. – Конечно, месье Конан достойный человек и верный друг, но в таких делах ему верить едва ли можно. Не говорил ли он три месяца назад, что господин прибыл сюда на испанском адмиральском корабле и что ему салютовали из всех пушек, когда он выходил на берег? А между тем, дядя Томас в этот самый день ловил рыбу с подветренной стороны острова и целый день ничего не встретил, кроме дрянного купеческого кораблишка, который приставал к берегу, чтобы высадить тут какого-то матроса в лохмотьях. Нет, нет, слова месье Конана не всегда правда, не слишком-то надо верить в его истории.
– Именно так! И ты, пожалуй что, прав, – сказал Ивон Рыжий, – потому что человек очень близкий с месье Бернаром, сейчас почти побожился, что…
Он остановился и закусил губу.
– Ну что же? Посмотрим! Откашливайся! – сказал в нетерпением Жан. – Если ты знаешь что-нибудь, так скорей закидывай удочку.
– Э! – сказала тетка Пенгоэль, пожимая плечами. – Разве не видите, что он хочет только, чтобы его слушали, а сам и не знает ничего?
– Как! Я ничего не знаю? – вскричал Ивон с гневом. – Я хочу только, чтобы меня слушали?.. Так вот же, вы увидите… Молодая госпожа замка – просто малютка Лабар, дочь старухи Лабар, – та самая, про которую была когда-то сложена такая славная песенка. Вот как я ничего не знаю! Да!
Это открытие произвело на слушателей драматический эффект: тетка Пенгоэль разбила свою трубку, китолов выпустил из рук стакан, старый Пьер вытаращил свои красные глаза, и все вдруг замолкли.
– Я думал, – сказал, наконец, старик, – что малютка уж давным-давно умерла.
– О, что до этого – так нет! – сказала лодочница. – Говоря по правде, ведь первое известие об этом я принесла в замок в ту ночь, как был грабеж, а на другой же день оказалось, что это вздор… Девушка выздоровела и оставила Сент-Илек. С того времени ее уже никогда и не видали.
– Вот оно как! Да ведь никто другой как старуха Лабар подзудила тех негодяев идти напасть на господина и она же сделала потешный огонь из мебели замка. Месье де Кердрен едва ли забудет это, и конечно очень бы оскорбился, даже если бы его сочли способным жениться на дочери этой чертовки в юбках.
– Эх, старый Пьер! – сказала сентиментальным тоном лодочница, вздохнув над своей трубкой, которая вследствие падения приняла самый скромный размер в длину, – будто ты и не знаешь, какие глупости любовь заставляет делать молодых людей? Мы пожили-таки в свое время… и к тому же, у матери и дочери Лабар должны быть порядочные деньжонки.
– Без сомнения, но, если Ивон говорит правду, то господин не пригласил бы на свадьбу столько народа, а отправился бы жениться в какой-нибудь отдаленный город, не позволяя злым языкам потешаться на свой счет. Здесь ведь не забыли истории Дрожащей Скалы, которая после прикосновения к ней малютки Лабар стала совершенно неподвижной.
– Да, что правда, то правда, – отвечал Ивон, – с того самого дня ее не мог пошатнуть ни мужчина, ни женщина, и это большое несчастье.
– Эх, – сказал старый рыбак, – если бы господин вздумал держаться древних обычаев своей фамилии, мы тотчас узнали бы, что такое эта молодая госпожа – маленькая Лабар – с песенкой или нет! Было когда- то обыкновение, чтобы всякая госпожа де Кердрен в самый день брака…
– Испытания делать не будут, будь уверен, – сказал Ивон Рыжий, оскалив зубы. – Господин хорошо знает, что бы из этого вышло.
– Именно так, – сказала тетка Пенгоэль с достоинством. – Вот как теперь говорю – я сама пыталась было пошатнуть камень не далее, как вчера, идучи собирать раков около берега: он стоял так же твердо, как и сам утес… А между тем, надеюсь, ничего такого о моей чести сказать нельзя!
Она подбоченилась, ожидая, не осмелится ли кто-нибудь протестовать против ее рассуждений, но не оказалось никакого повода к перебранке. Ивон удовольствовался только тем, что повторял:
– Испытания не будет на этот раз, я вас уверяю… Гм! Поговаривали когда-то об этой малютке и господине, иные даже болтали, что наш господин-то и был причиной…
– Молчи! – перебил китолов. – Вон Жак Миротон, общественный глашатай. Он идет, должно быть, чтобы передать нам какую-нибудь новость.
Действительно, что-то вроде безобразного и смешного карлика, одетого в крестьянское платье, с уродливым и бесстыдным лицом, с огромным букетом у пояса и с кучей лент, развевавшихся на шляпе, остановилось на некотором расстоянии и пустилось выделывать прелюдии на старом разбитом барабане. При первом ударе барабанных палок он был окружен любопытными. После дроби, довольно неудачно выполненной на этом гадком инструменте, он прокричал грубым голосом по-бретонски:
– Пусть все, кто слышит, выслушает это объявление и передаст его глухим. Господин со своей молодой супругой благоволит идти к Дрожащей Скале, потом начнутся игры… Все бегут, борцы и танцоры уже приглашены. Дерево принесет свои плоды, как яблоня свои яблоки. Наливайте в карманы воды из хороших фонтанов.
Кончив воззвание, составленное из таких сильных выражений, Жак Миротон исполнил дурное антраша с пируэтом и отправился снова в дорогу – повторять это же воззвание в других местах.
Значительные лица Лока, разговор которых был нами сейчас представлен, еще пребывали в изумлении, когда вокруг них послышался сильный шум. Известие, что молодая жена Кердрена отваживается на страшное испытание у Дрожащей Скалы, взволновало всех. Уже немало любопытных направились к прибрежному утесу, чтобы присутствовать при такой интересной церемонии.
– Ну, что же, Ивон Рыжий, – спросил его Пьер насмешливо, – слышал ты глашатая? И станешь еще утверждать, что господин женился на малютке Лабар? Надули молодца, а те, кто рассказал тебе эту историю, хотели только посмеяться над тобой! Вот что.
