Ивон, поначалу ошеломленный ударом, вскоре, однако, оправился.
– Э! – сказал он. – Мало испытать, надо еще, чтобы успешно… Доживем, так увидим… а до тех пор подождем.
– Это правда, – сказала тетка Пенгоэль, – посмотрим, будет ли камень и теперь гневаться так же, как делал он это в продолжение десяти лет. Я со своей стороны объявляю, что если молодая супруга Кердрена разрушит колдовство, я буду смотреть на нее, как на достойнейшую в мире женщину, и буду всячески уважать ее.
– Действительно, – добавил старый рыбак, – это было бы благословением Божием для фамилии Кердренов и для всей страны, потому что с того дня, как Скала разгневалась, несчастья градом посыпались на господина и на нас, бедняков.
– Слушайте, – сказал Ивон Рыжий, – если я обманулся, если своими глазами увижу, что камень закачался, как бывало и прежде, то даю обет идти босиком на богомолье к святому Коломбану и поставлю ему двухфунтовую свечу, чтобы он умолил Бога простить мне клевету на честную особу. Но, – прибавил он торопливо, – нужно, чтобы я увидел и хорошо увидел! Пойдем, ребята, нечего терять время, если хотите занять хорошие места. Через четверть часа к Скале уже никак будет не пробраться.
Интерес был слишком велик, чтобы кто-нибудь из собеседников захотел быть позади других. Все они встали и, оставив свою провизию на сохранение прислужницам, тотчас отправились в путь.
Глава 3.
Все устраивается
Все дороги и тропинки были загромождены народом. Мужчины, женщины, дети – все стремились к одной цели. Воззвание глашатая произвело чудеса: лучшие танцоры, девушки в деревянных башмаках, борцы и бегуны, нарочно сберегавшие свои силы для этого дня, даже скрипачи и звонари – все сливались в один поток. Магическое название Дрожащей Скалы, этого местного палладиума[8], этого памятника здешних легенд, расшевелило самых ленивых и самых равнодушных людей. Идя к нему, народ вспоминал о древности этого камня, толковал об изумительных качествах, сообщенных ему бретонскими волшебницами. Некоторые старухи громко рассказывали кое-какие не совсем известные и, надо добавить, не совсем вероятные факты, тесно связанные с его существованием. Но главное, о чем все с беспокойством спрашивали себя, это выйдет ли, наконец, Скала из своей неподвижности? И результат испытаний, каков бы он ни был, должен был иметь для бретонцев важность великого события.
Когда замечательные лица, чьими речами и действиями мы исключительно занимались, достигли утеса, то нашли, что толпа совершенно загромоздила все углубление, в котором возвышался друидический камень. Любопытные помещались даже на берегу соседнего ручья, и со всех сторон все еще сходился народ, не менее нетерпеливый. Давка была страшная: не было мало-мальски возвышенного клочка земли, не было ни одного выступа на утесе, которые бы не были заняты зрителями. Можно сказать, что люди составили собой живую ограду вокруг памятника. Старый иссохший орешник, лежавший наверху утеса, поддерживал на себе целую ораву смельчаков-ребятишек, которые очень легко могли обрушиться на головы своих родственников, нимало не беспокоившихся о подобной изобретательности.
При всем том эта толпа, так плотно сжатая, с усилием расступилась перед знатными лицами острова Лок. Ивон Рыжий – между тем как его товарищи помещались как им было лучше, – занятый какой-то тайной мыслью, принялся изо всех сил работать локтями и плечами, чтобы добраться до Дрожащей Скалы. Не слушая восклицаний тех, кого он помял при этом, он очутился, наконец, перед камнем и, повалившись на него всей тяжестью, хотел быстрым напором пошатнуть его.
Камень не шелохнулся: хохот и насмешки сопровождали бесполезную попытку силача-рыбака.
– Гляди! Гляди! – отвечал на них Ивон, потряхивая головой. – Ну же, молодцы, кто хочет подсобить мне?
Более пятидесяти сильных рук тотчас уперлись в камень.
– А-а-а-а… ух! – сказал Ивон, словно командовал маневром, используемым при поворачивании ворота.
Все руки нажали одновременно, все усилия слились в одно крепкое, энергическое, непреодолимое нажатие. Но камень оставался так же неподвижным, как будто основание его было вбито в землю футов на двадцать.
– А-а-а-а… ух! – крикнул Ивон еще раз. Успех был таким же.
После третьей попытки обескураженные работники отступились и стали утирать пот, покрывавший их лица.
– Она и не шелохнулась, – сказал старый матрос с рябым лицом, – да что тут толковать – толстый канат с трехпалубного корабля разорвался бы десять раз прежде, чем она бы подалась… В восемьдесят девятом году мы тоже пытались было с сорока лошадьми да сотней дюжих молодцов, так только даром старались, как и сегодня!
Несколько гневных взглядов обратилось на рассказчика.
– Теперь ладно, – спокойно сказал Ивон Рыжий, – спасибо, друзья… теперь я знаю то, что хотел узнать.
На крутизне берега он увидел остроконечный утес, имевший форму шпиля, откуда можно было видеть всю сцену. Самый дерзкий мальчишка не осмелился бы лезть на этот опасный пик, опасаясь свалиться в долину и разбиться. Несмотря на это, рыбак, не задумываясь, полез туда. Поднимаясь с кошачьим проворством, он добрался до самой верхушки и уселся тут, очень довольный собой. Здесь, отвечая презрением на все остроты и колкости, он терпеливо ждал, что будет.
Ждать пришлось недолго: скоро отдаленные звуки виолончелей, тамбуринов и других музыкальных инструментов известили о приближении новобрачных. Ивон Рыжий со своего возвышенного поста видел, как кортеж показался из-за плантаций, расстилавшихся от здания фермы, и длинной вереницей потянулся к скалистому берегу. Во главе шествовал старый нотариус Туссен, ведя под руку молодую, у которой он был посаженым отцом. Он был в парадном костюме, со шляпой в руках и свою обязанность исполнял с такими претензиями на любезность, которые показывали, насколько он горд подобной честью. Новобрачная была в белом атласном платье. Девическое покрывало спускалось из-под венка из белых роз, составлявшего ее головной убор. Только эта вуаль не скрывала более ее лица, а волнообразными складками ниспадала по плечам. Ее походка была спокойной, скромной, но не лишенной достоинства. За ними смелой поступью шел
