Никто из молодых людей не проронил ни слова.
– По случаю этого обстоятельства, – торжественно произнес Филемон, – необходимо будет нарушить правило, которое запрещает вход в нашу долину посторонним людям. Католический священник, скромность которого мне известна и которого приведет сюда Гильйом, благословит этот двойной брак. Приготовьтесь к этой священной церемонии.
Только один крик радости раздался после этих слов – крик Неморина, который в избытке чувств подбросил свою шляпу к потолку, но другие оставались безмолвны. Лизандр был бледен, Галатея, с опущенными глазами, казалась пораженной этим известием, Эстелла нахмурилась, и даже Вернейль, которого решение старика никак не касалось, выглядел смущенным.
– Что это, Филемон, – спросила Эстелла тоном капризного ребенка, – что ты так спешишь отдать мою руку своему ветренику Неморину? Он еще не заслужил ее, мне кажется, а между тем, судя по книгам, которые ты читаешь нам по вечерам, пастух должен долго вздыхать и страдать для обладания своей возлюбленной; надо, чтобы она его огорчала, чтобы подвергла самым тяжким испытаниям, а я так добра, что и не думала еще порядком помучить твоего сына.
– Ну что ж! – Филемон не мог удержаться от улыбки. – Время еще не потеряно, моя малютка.
– Ах, Эстелла, Эстелла! – воскликнул Неморин с притворной горечью. – Ты неблагодарна! Так-то ты вознаграждаешь меня за множество птичьих гнезд, собранных для тебя в терновнике, за цветы, сорванные по утренней росе, за столько вздохов и песен под твоим окном?
Девушка приняла вид оскорбленной королевы, но через минуту не выдержала и разразилась хохотом. Примирение было скреплено поцелуем.
Лизандр и Галатея молчали. Филемон пытливо посмотрел на них.
– Отец, – сказал наконец Лизандр, – позволь мне повторить признания, которые я уже осмеливался высказать тебе... Я боюсь, что не сумел завоевать сердце Галатеи. Эта моя вина, без сомнения, и я искренне сознаюсь в том... Прошу тебя подождать еще немного. Я чувствую глубокое уважение к твоим правам, но умоляю подумать...
– Ты чересчур скромен, Лизандр, – сухо прервал его Филемон. – Ты ошибаешься в чувствах моей воспитанницы. Она кроткая и покорная девушка, она не смеет, как ты, возражать мне.
Бедная Галатея, устрашенная его суровым взглядом, действительно была неспособна произнести ни одного слова.
– Ну, довольно, – старик встал из-за стола. – В этом деле есть нечто более сильное, чем моя воля, это – необходимость. Теперь каждый из вас волен предаться своим занятиям, и, если кто-нибудь из вас, дети мои, порицает в своем сердце мое решение, пусть вспомнит о том, что я всех вас старше, всех опытнее, что испытываю к вам отеческую нежность и что никто не может быть судьей своего счастья.
Он взял свой посох и вышел.
Эстелла и Неморин также не замедлили уйти. Галатея, откинувшись в кресле, казалось, никого не видела и не слышала. По щекам ее текли слезы. Арман подошел к ней и хотел взять за руку.
– Я умру, – прошептала она прерывающимся голосом, – я умру!
И она выбежала из комнаты.
Вернейль, взволнованный, хотел было последовать за ней, но голос Филемона, доносившийся со двора, напомнил ему о необходимости быть благоразумным. В ту же минуту Лизандр прошептал ему на ухо:
– Арман, мой друг, мой брат, я жду от тебя большой услуги... Приходи сегодня к белой скале, куда я поведу свое стадо: мне надо сказать тебе очень важную вещь... Но смотри, чтобы кто-нибудь не пошел за тобой и не увидел тебя вместе со мной!
Капитан обещал. Лизандр пожал ему руку и удалился.
ГЛАВА V
ГАЛАТЕЯ И ЛИЗАНДР
Несколько минут спустя после этой сцены капитан Вернейль вышел из дома со скучающим видом. Под мышкой у него была картонная папка с бумагой и всем необходимым для рисования, составляющего его обыкновенный отдых в это время дня. Он побродил с минуту по двору, посматривая по сторонам и делая вид, что выбирает наиболее подходящий пейзаж, но на самом деле пытался выяснить, где находится Филемон. Вскоре он увидел, что старик поднимает в оранжерее рамы. Решив, что Филемон, для которого оранжереи составляли главную заботу, надолго останется там, Арман, сделав вид, будто выбрал натуру, направился, посвистывая, к липовой алее. Отойдя от дома шагов на сто, он изменил направление и углубился в заросли кустарника.
Было около полудня. Лучи солнца на безоблачном небе пронизывали Потерянную Долину, сосредоточиваясь в ней, как в огромном вогнутом зеркале. Воздух казался воспламененным, лишь изредка повевал легкий, прохладный ветерок под тенистыми грабами. Арман шел с большими предосторожностями в густую рощу, опасаясь измять высокую траву и оставить свои следы. Проходя мимо маленького мраморного храма, фонтана наподобие грота, статуи Венеры или Зевса, то и дело останавливался и прислушивался, устремляя взгляд в глубину рощи. Потом переводил дух и снова, подобно безмолвной тени, исчезал в чаще.
Наконец Арман приблизился к озеру и увидел сквозь листву деревьев его прозрачные воды.
Между рощей, в которой он находился, и берегом озера тянулась равнина, расцвеченная белыми маргаритками, ярко-синими колокольчиками и тысячью других цветов. Ее называли лугом Анемонов. Здесь, на нежной зелени травы резвились барашки, матери которых дремали неподалеку. Здесь же под тенью ивы сидела Галатея. Только яркие цвета ее шелкового платья видневшегося сквозь развесистые ветви, обнаруживали ее присутствие. Девушка сидела неподвижно, положив руку на голову собаки.
Арман находился так близко от нее, что мог видеть слезы, катившиеся по щекам Галатеи. Но он не осмеливался выйти из своего укрытия из уважения к этой грусти, столь глубокой и столь спокойной.
Вдруг ему показалось, что с губ Галатеи сорвалось внятно произнесенное имя. Действительно ли? Или это ошибка воспламененного воображения? Арману показалось, что это было его имя. Сердце его сильно забилось. Выгнувшись вперед всем телом, он напряг свой слух.
