– Ничего нет легче, сударь, я сейчас скажу Фрицу. Он только наденет свое праздничное платье и будет к вашим услугам.
– Хорошо, только поспеши.
Трактирщик направился было к двери, но Арман окликнул его.
– Постой, – сказал он. – Есть и другие лица в Розентале, судьба которых тоже интересует меня... Скажи, жив ли почтенный пастор Пенофер?
– Как! Вы знали господина Пенофера? – спросил трактирщик с удивлением. – Увы, сударь, бедный старик уже три года как умер.
– Это был достойный человек, – вздохнул Вернейль. – Я никогда не забуду услуг, которые он оказал мне... А его дочь, милая Клодина, с ней что сделалось?
– Вы знали также и Клодину? – вскричал трактирщик, отступая на шаг. – Это как? Я никогда не слыхал...
– Что же тут удивительного? – Арман не мог удержаться от улыбки при виде его испуганной физиономии.
– Так вы, сударь, не знаете, что Клодина, дочь пастора...
В эту минуту разговор был прерван шумом внизу. Это была нестройная смесь мужских и женских голосов, детских криков, стука кастрюль и котлов, катавшихся по полу. Трактирщик с беспокойством прислушался.
– Что это там такое внизу? Извините меня, сударь, надо пойти посмотреть, что случилось.
Но не успел он дойти до двери, как шум послышался уже на лестнице. Кто-то поднимался по ней, крича и ругаясь ужаснейшим образом. В комнату вбежал Раво, с горящими глазами, с пеной на губах.
– Ах, мой друг, какой стыд, какой позор! – закричал он, не замечая трактирщика, который жался в углу, ни жив ни мертв от страха. – То была не сестра ее, не родственница, а она сама, она, неблагодарная, глупая, вероломная! Я не хотел верить этому сначала, но она сама призналась! Зачем я не убил ее после подобного признания!
– В чем дело, Раво! – спросил Вернейль. – О чем ты говоришь?
– Позор! О Клодине я говорю, о Клодине Пенофер, о презренной Клодине!
– Что же сделала бедная девушка, чем она заслужила подобные оскорбления?
– Что она сделала? Она нарушила клятву, она не дождалась меня... Через несколько месяцев после моего отъезда она отдала свою руку другому! Сейчас она дерзнула утверждать, обманщица, что ничего мне не обещала, что мы не поняли друг друга в последнее наше объяснение, потому что я не знал по-немецки, а она очень дурно говорила по-французски, как будто я не употреблял доказательств, таких доказательств, что самый бестолковый дурак мог бы все понять! Арман, она вышла замуж за какого-то олуха, от которого уже имеет четырех детей, и пятого готова родить! Не стыд ли это? Да, мой друг, она осуществила мои самые счастливые планы, но с другим: ребятишки, кролики, сыр, все есть... Надобно удавить этого дуралея, который отбил у меня Клодину. Да, гром и молния, я уничтожу его, растопчу ногами!..
Бедный трактирщик слушал все это, не смея вздохнуть. Раво, шагая взад и вперед в крайнем раздражении, наконец увидел злополучного супруга Клодины и бросился к нему.
– Раво! – закричал Арман. – Достойно ли это честного человека, воина?
Раво немного остыл.
– И точно, полковник, – сказал он, – мы будем благоразумнее. Как тебя зовут? – спросил он у трактирщика.
– Сигизмунд Вольф, – ответил несчастный, весь дрожа.
– Ну, Сигизмунд Вольф, вы оскорбили меня и должны дать мне удовлетворение... завтра утром я буду ждать вас с моим другом за стеной кладбища. Выбор оружия предоставляю вам!
Эти слова были произнесены с большим великодушием. Трактирщик, ободренный этим, осмелился возразить:
– Боже мой! Да чем же я оскорбил вас, сударь? Неужели тем, что женился на Клодине и сделал ее матерью четверых детей?
– Молчи, не говори об этом, гром и дьяволы! – зарычал Раво. – Ты слышал? Завтра утром!
– Я не хочу драться. У меня большая семья.
– Тем лучше, ты должен подать пример храбрости своим детям.
– Я швейцарский гражданин и стану просить покровительства законов.
– А я буду иметь честь переломать ребра господину гражданину, выброшу за окно его мебель и подпалю дом.
– Это слишком! – вскричал Вольф, выведенный из себя. – Если так, я готов драться... я был маркитантом*[Маркитант – торговец, преимущественно съестными припасами и напитками, сопровождающий армию в походе.] в королевской армии. Я докажу храбрость!
В этот миг в комнату вошла Клодина, подслушивавшая на лестнице. Она тащила за собой вереницу ребятишек, которые плакали и пищали так, что хоть уши затыкай.
Клодина бросилась к ногам Вернейля и жалобно запричитала:
– Ах, герр Вернейль, сжальтесь над нами, спасите нас от этофо крофопийцы, который хошет стелать меня втовой, а тетей моих сиротами... Ей-Богу, я нишего ему не опещала... Я не знала тогта так по- француски, как теперь, я не мокла опещать ему, што пуду его тожидаться, потому что не любила его. Если пы то пыли фи, трухое дело, потому што фы пыли топры... Сащитите нас от этого слобного шеловека, который хошет упить моего муша!
