желаниям.
– Но почему на протяжении этих шести лет вы не напомнили мне о моем долге дать имя моему сыну и вернуть Галатее уважение? К чему эта таинственность, эта фантасмагория?
– Подумайте сами, полковник, на другой же день после Розентальского сражения вы покинули деревню с французской армией. Кроме того, я долго не знал, что вы были убеждены в смерти Галатеи, и ваше молчание истолковывал по-своему. Ну, а когда я убедился, что вы действительно верите в ее трагическую гибель, то не стал вас разубеждать, не без причины думая, что воскрешение Галатеи произведет на вас сильное впечатление.
Вздохнув, граф продолжал:
– События, связанные с вашим присутствием, показали мне всю глупость заключения, на которое я обрек свою семью. После сладких пятнадцатилетних грез что я имел? Обесчещенную воспитанницу и окровавленный труп сына. Совесть терзала меня, я обвинял себя во всех этих несчастьях, в том, что не сумел их предвидеть. Я хотел создать общество идеальное, но неумолимая действительность грубо уничтожила его. Я отверг обольстительные мечты; преграды, которые я воздвиг между собой и светом, были разрушены. Сочетав браком сына с младшей из моих воспитанниц, я привез их во Францию вместе с Галатеей. Там они получили образование... Увы, если бы я не отвергал с упорством этого долга, Лизандр, может быть, был бы жив, и сделался бы моей гордостью и радостью.
Голос старика задрожал при этом воспоминании, и с минуту он хранил молчание.
– Но зачем возвращаться к этим печальным происшествиям? – наконец произнес он. – Полковник Вернейль, Галатея воспитана сообразно месту, которое она должна была занять в свете, сделавшись вашей женой. Скоро вы оцените многочисленные таланты некогда невежественной пастушки. Но если ее старались сделать достойной вас, то справедливость требовала узнать, достойны ли вы ее. Я считал вас непостоянным, ветреным, замечал в вас большое честолюбие и потому желал удостовериться, была ли ваша привязанность к Галатее сильной глубокой страстью или очередным мимолетным увлечением, которые военные забывают так скоро. Особенно желал я увериться, угасла ли в вас любовь к славе и бродячей жизни. Такова причина испытаний, из которых вы вышли победителем. Я нашел вас проникнутым сознанием своих проступков, верным воспоминаниям о женщине, отдавшейся вам с таким самоотречением. В сердце вашем проснулась отеческая нежность к бедному невинному малютке, о существовании которого совсем недавно вы еще не знали.
В одном только не признался граф де Рансей – в том, что несчастья, приключившиеся в Потерянной Долине, оставили в его сердце затаенную злобу. Это чувство с течением времени ослабело, но умерло лишь в ту минуту, когда старик обезоружен был искренним горем и покорностью своей жертвы.
Вернейль, может быть, угадал истину, но не показал этого.
– Забудем прошлое, – сказал он, – я теперь слишком счастлив, чтобы думать о том, какой ценой достиг исполнения своих желаний. Какими бы путями вы не вели нас, будьте благословенны за наше счастье.
Раво, воспользовавшись благоприятной минутой, отвел Армана в сторону и спросил с недоумением:
– Сделай милость, Вернейль, скажи, на ком ты женился? На прежней своей пастушке или на богатой Луизе де Санси?
Арман засмеялся.
– Ах, Раво, откровенно говоря, я и сам не знаю. Знаю только, что обожаю свою жену и буду обожать ее всю жизнь.
Раво вытаращил глаза.
– Как? Не знаешь? Вот новость! Это ни на что не похоже, миллион чертей!
Граф догадался, о чем шла речь, и с улыбкой подошел к друзьям.
– Я вижу, капитан Раво ждет новых объяснений, – сказал он. – А что он сделает, если уверится, что полковник женился на Луизе де Санси?
– Я от всего сердца благословлю супругов и пожалею только о том, что не дождались императора.
Всех присутствующих, казалось, забавляло удивление Раво.
– В самом деле, граф, – пробормотал Арман, – признаюсь, я тоже не могу понять...
– Вы не понимаете, что воспитанницы графа де Рансея, известные вам когда-то под именами Эстеллы и Галатеи, носят имена Луизы и Эрнестины де Санси? – усмехнулся старик. – Я знал ваше неведение на этот счет, Арман, и воспользовался им для достижения своих целей.
– Но император, – не унимался Раво, – как император оказался замешанным в это дело?
– Ничего нет проще. Я ездил недавно в Париж и разговаривал о своих планах со старым своим другом министром X, который обещал мне заинтересовать императора этим браком. Все, что сделано и сказано было для побуждения вас к отъезду, полковник, наперед было оговорено мною с X. Когда вы входили в его кабинет, я выходил из него в другую дверь. Лишь только отъезд ваш в Розенталь был решен, я сам отправился туда вместе с Луизой, чтобы опередить вас. Теперь, когда все благополучно закончилось, я могу довести до сведения полковника, а особенно друга его, интересующегося такими подробностями, содержание бумаги, которую господин Бальи, находящийся здесь, соблаговолит внести в брачный контракт.
Он достал из портфеля большого формата лист и прочитал вслух:
«Император соглашается, чтобы, по представленным ему причинам, брак полковника Армана де Вернейля с девицей Луизой де Санси был немедленно совершен в Швейцарии. Он жалует полковнику де Вернейлю в виде свадебного подарка сто тысяч франков, титул барона для него и его наследников.
Наполеон».
Раво подбросил шляпу в воздух и закричал:
– Да здравствует император!
А потом, обернувшись к графу, смущенно произнес:
