вместе снимались в фильме «Монмартр-на-Сене». Тогда Анри еще не был женат на Мишель.
Мебель, стол, стулья, сервизы, столовое серебро, скатерти и салфетки — мы все взяли напрокат…
«Момона, сначала я приглашу Мишель Морган, потому что это женщина высшего круга, но простая!» Главное оказалось не то, что она простая, а то, что она хорошо воспитана! Вряд ли кому-нибудь еще привелось видеть подобный ужин. Мишель Морган никогда в жизни так не смеялась, как в тот момент, когда официант вывалил лангусту ей в декольте! Слава богу, обстановка разрядилась, а то лангуста на груди — это уже слишком.
Все делалось вопреки здравому смыслу. Кофе пили не все, потому что у нас не хватало собственных чашек, а напрокат мы их забыли заказать! Еще до прихода Мишель Морган Эдит распорядилась, кто будет пить кофе, а кто нет.
Шарлю и мне кофе не полагалось. Но по рассеянности Шарль ответил «да», когда предлагали кофе, и все услышали громкий, как раскат грома, голос Эдит: «Шарлю не подавать! Он после кофе плохо спит!»
В тот вечер я убедилась, что Мишель Морган в самом деле исключительная женщина. После ужина позвонила кормилица, у которой жил Марсель, и сообщила, что мальчик заболел. Она жила в пригороде, довольно далеко. Я звонила каждый час, узнавала о его состоянии. И вот Мишель Морган, которую я видела в первый раз в жизни, не поехала после ужина по ночным клубам вместе со всеми продолжать веселье. Она осталась и всю ночь просидела со мной. Несмотря на беспокойство, я испытывала угрызения совести: а вдруг Эдит куда-нибудь закатится вместе с Анри Видалем, я ведь знала, на что она способна!
Я была счастлива, что не одна, и была очарована этой удивительной женщиной. Она рассказывала мне о своем маленьком сыне Майке таким нежным, таким ангельским голосом…
На рассвете вернулась Эдит в сопровождении Анри Видаля. Мишель отнеслась к этому настолько естественно, что я подумала, что беспокоилась напрасно.
После ее ухода Эдит мне сказала: «Понимаешь, Момона, эту женщину я уважаю».
И можете мне поверить — что-что, а чувство уважения Эдит было внушить нелегко!
До отъезда в Америку оставалось несколько дней. И тут все пошло наперекосяк. Во-первых, впервые в жизни я наотрез отказалась сопровождать Эдит. Она начала кричать на меня. Я это предвидела и держалась твердо.
— Я не могу оставить сына на два месяца.
Константин попытался спустить дело на тормозах.
— Она приедет позднее.
— Она поедет сейчас или никогда.
Надо было вмешаться Шарлю:
— Послушайте, Эдит, она права. Мальчик еще совсем крохотный. Эдди дело говорит. Симона подъедет позже!
Как это у него с языка слетело!
— А ты что вмешиваешься? Ты вообще никуда не поедешь! Я начинаю с Канады, и у меня для тебя там ничего нет.
Гроза бушевала вовсю. Молнии сверкали со всех сторон.
Впервые Шарль возразил:
— Это не имеет значения, Эдит. Я к вам все равно приеду.
Эдит разразилась хохотом.
— В тот день, когда ты приедешь, волк в лесу сдохнет!
Но она плохо знала Шарля. Не прошло и недели после ее приезда в Канаду, как она получила телеграмму:
«Задержан Эйлис Айленде[50]. Вышлите залог пятьсот долларов. Азнавур».
Шарль сдержал-таки слово и приехал в Америку. Палубным пассажиром, как эмигрант. А так как у него не было ни контракта, ни денег иммиграционные власти ему сказали: «Пожалуйте на Эйлис Айленд, здесь дают суп бесплатно!»
Эдит была в восторге. Подобные поступки она обожала. «Он не такой лопух, каким выглядит! Сумел- таки приехать». И конечно, выслала залог.
Отказавшись сопровождать Эдит, я доказала свою независимость, но надолго она мне была не нужна. Марсель жил у кормилицы, за ним был хороший присмотр. Мне безумно хотелось к Эдит. Я говорила себе: «Черт, с нее станется — оставит меня загнивать здесь одну!»
Уезжая, Эдди меня заверял: «Не огорчайся, еще приедешь». Время шло, он мог уже забыть про меня… Но нет, вдруг присылает билет до Нью-Йорка. Это было очень хорошо с его стороны. Но как оказалось, не так уж бескорыстно.
Не прошло и трех дней с моего приезда, как я заметила, что Эдди ходит темнее тучи. Долго так продолжаться не могло.
— Что с тобой? — спрашивает Эдит.
— Ничего… Скоро Christmas…[51] а я не увижу свою девочку. Она в Калифорнии.
— Почему?
— Жена против.
Он был хитер как черт, знал, как взяться за дело. Эдит взорвалась, наговорила кучу ужасных вещей о его жене и приказала ехать к дочери.
Утром, в день отъезда, Эдди брился и насвистывал. Проводив его до такси, Эдит бросила сухо:
— Не забудь вернуться!
Ну этого можно было не опасаться! Такси не успело завернуть за угол, как Эдит, пожав плечами, промолвила:
— Момона, мне кажется, он меня обвел вокруг пальца…
— Да нет, он же поехал к дочери.
Все прошло гладко. Эдди позвонил и сказал, что Таня без ума от радости, и тра-та-та и тра-та-та… Я чувствовала, что он перебарщивает и что Эдит не до конца ему верит.
— Момона, он ни слова не сказал о жене… Ты считаешь, что это нормально?
— А почему он должен говорить о ней? Что в ней такого? Все жены одинаковы! Для него было важно увидеть дочь.
Придраться было не к чему, Эдди регулярно звонил по телефону. К счастью, в его отсутствие нам скучать не пришлось.
Шарль хотел поехать в Канаду повидать Роша, но Эдит слышать об этом не хотела.
— Нет. С ним у тебя никогда ничего не получится. Оставь его.
Эдит как в воду глядела. Но Шарль был очень верным человеком. Он настаивал:
— Я не могу так поступить с Пьером. Мы столько пережили вместе!
— Слушай, здесь тебе нечего делать, мне ты не нужен. Я тебе обещала переделать нос, вот и займись этим. И время для размышлений будет, и мысли придут другие. Особенно когда будешь выглядеть по-другому. Пока будешь лежать в клинике, сделай для меня переложение «Иезавель».
Речь шла об американской песне, которую пел Фрэнки Лен и которая очень нравилась Эдит, Шарль сделал из нее один из самых известных шлягеров.
В который раз мы оказались без мужчины. Но у Эдит было свое мнение на этот счет, и это мнение называлось Джон Гарфильд.
Она могла влюбляться, как гимназистка, увидев кого-то на сцене или на экране. Однажды она потащила меня в театр. Давали «Гамлета». «Момона, там мне один человек нравится. Я его мимоходом видела, надо приглядеться».
Каждый вечер перед выступлением в «Версале» мы приглядывались к Джону Гарфильду в шекспировском костюме. Самое ужасное было то, что ни я, ни она не понимали ни слова. Я, правда, соглашалась с Эдит, когда она говорила: «Ах, Момона, до чего же он хорош, собака! До чего красив!» Но это
