Он взял ее за руку и подвел к дивану, который стоял напротив гроба.
– Садитесь… не шевелитесь!
Затем он зажег все свечи в канделябрах, а также курильницы.
Появился дым, и по комнате распространился сильный запах ладана.
– Мы задохнемся! – протестовала Анна.
– Тише, не говорите ни слова, – произнес он.
После этого он стал на колени перед ней.
– Теперь я расскажу вам историю Женевьевы, – произнес он глухим и неестественным голосом. – Уже прошло два года, как мы были в близких отношениях, когда нам пришла фантазия отправиться путешествовать по Испании. Мы приехали в Мадрид на Страстной неделе. Мы наблюдали разные процессии, как вдруг один из шедших в процессии мужчин, одетый в такой же халат, как мы с вами, с опущенным на лицо капюшоном, отделился от толпы, остановился около нас и с иностранным акцентом произнес на английском языке следующее: «Если вы охотники до оригинальных представлений, то приходите оба сегодня вечером, в десять часов, туда-то», – при этом незнакомец дал адрес…
Моя подруга была страшно заинтригована и непременно хотела, чтобы мы отправились по приглашению.
В назначенный час мы были на указанном месте. Мы вошли в полуразрушенный от времени дворец. Наш пилигрим встретил нас и провел в комнату, обставленную совершенно так же, как эта, где мы с вами сидим.
Все свечи и курильницы были также зажжены.
Голос Шарли становился все более и более задыхающимся, лицо его покрылось смертной бледностью и нервно подергивалось.
Чувствуя себя плохо, одолеваемая все сильнее и сильнее возраставшим страхом, Анна захотела прервать его.
– Прекратите ваш рассказ! Эти воспоминания вам слишком тяжелы! Я напугана!
Он вдруг на нее заорал:
– Молчать!.. Я вам запрещаю говорить! Я вам плачу за то, чтобы вы меня слушали!
Она слегка окинулась назад, немного оскорбленная, но несколько успокоенная. Она теперь начинала понимать: все это была одна комедия развратника, – он просто хотел себя возбудить.
Она слегка пожала плечами.
– Ну, продолжайте ваш рассказ! – прошептала она.
Но, против ее воли, вскоре ею снова овладел ужас.
Шарли стал продолжать рассказ голосом лунатика:
– Нам велели сесть, и после того, как наш проводник хлопнул в ладоши, все присутствующие запели. Мы ни слова не понимали; но, вероятно, они пели ужасные вещи, и иногда пение сопровождалось ужасным смехом. Наконец они замолчали, и один из них подошел к гробу и достал оттуда несколько пучков длинных березовых розог.
Каждый из кающихся взял по одному пучку, и все, подняв свои халаты, нагнули голые спины, по которым соседи стали хлестать розгами. Женевьева и я пришли в ужас. Вдруг я почувствовал, как она хватает меня за руку и шепчет:
– Смотри, у некоторых уже кровь показалась!
Действительно, у всех мужчин тела были иссечены до крови, но они все-таки продолжали хлестать с остервенением друг друга; слышались крики и стоны.
Женевьева встала и говорит: «Я хочу уйти!»
Шарли так естественно передал женский голос, что произвел на Анну особенно глубокое впечатление.
– Ради Бога, не продолжайте больше! – проговорила она, бросив беглый взгляд на окружающие их предметы.
В эту минуту Шарли встал, обе его руки старались схватить руки Анны, и он своими безумными глазами пронизывал ее насквозь.
– Увидав, что Женевьева встала, мужчины побросали розги и налетели на нас.
В один миг я был привязан на скамейке, поставленной у стены, чтобы я мог видеть все происходящее. А она, моя Женевьева, была растянута и привязана на скамейке! Несмотря на ее отчаянные крики, угрозы, мольбы, проклятия, эти люди, скорее демоны, взяли розги, и один из них стал пороть ее.
Анна невольно вскрикнула:
– О! Это сон, это кошмар! Послушайте, это неправда!
Не обращая внимания на ее слова, он продолжал рассказывать, сжимая ее руки все сильнее и сильнее. Она чувствовала его дыхание, так он стоял близко, и это бросало ее в жар и холод.
Они продолжали ее сечь. Я видел, как на ее белом теле появлялись полосы, как число их росло, как они становились фиолетовыми, и наконец показалась кровь. Она кричала, стонала, звала меня на помощь… Но что я мог сделать, привязанный?!… В конце концов я потерял сознание, когда я пришел в себя, зало было пусто… Я был отвязан. Я уже собрался бежать, когда увидел, что Женевьева лежит в гробу, мертвая.
Анна сделала в эту секунду такой скачок, что вырвалась из его рук.
– Молчите, умоляю вас! Вы добьетесь, что я захвораю! – сказала она, бросив взгляд на гроб, у которого очутилась совсем близко.
Он опять взял ее, но без насилия, привел на прежнее место и, сжимая, стал умолять:
– Будьте доброй… сделайте то, что я прошу, я так вам буду за это благодарен!
– Но что вы хотите?
Он взял из гроба пучок длинных и свежих березовых розог, лег на диван и сказал, задыхаясь от волнения:
– Бейте меня! В память ее мучений. Пусть и я буду страдать, как страдала она.
Анна машинально взяла из его рук розги:
– Мне бить вас? Нет, нет, я не в силах! Я не могу решиться на это!
– Да, да, бейте по ягодицам, бейте, что есть мочи! Не бойтесь ничего, ни моих криков, ни просьб… Порите безжалостно, я так хочу!
Тронутая такими мольбами, она слабо ударила его розгами.
– Сильнее, умоляю, сильнее…
Она начала бить посильнее.
– Еще сильнее! Еще сильнее!
Это полоумный, подумала она, но, несколько свыкшись со своим положением, Анна стала хлестать гораздо сильнее, находя уже удовольствие причинять ему боль. Теперь уже розги свистели уверенно и смело ложились на тело, которое стало от боли вздрагивать, а ногтями он вцепился в материю дивана.
Наконец, он вскочил с дивана и совершенно неожиданно бросился на Анну.
Та стала барахтаться, вырываться, кричать:
– Пустите меня!.. Убийца! Меня убивают! Спасите!.. Помогите!..
Но вскоре она была растянута и привязана на скамейке, как его Женевьева.
Так как Анна продолжала кричать, то он приложил ей корту кляп из ваты и крепко привязал его полотняной тесьмой.
Теперь она не могла кричать…
Обнажив ее, он нагнулся и рассматривал. Затем она видела, как он подошел к гробу и достал оттуда два пучка розог, еще более толстых, чем те, которыми она его секла. По крайней мере ей так показалось.
Очевидно, что он ее будет пороть этими ужасными розгами, и она была уверена, что умрет, не перенеся этого.
Действительно, он принялся безостановочно сечь.
Боль была нестерпимая, к тому же кричать она не могла. Долго ли он ее сек, она не может сказать, так как от боли или от недостатка воздуха она впала в бессознательное состояние.
Когда она пришла в себя, то увидала, что лежит в постели, на ней надета ее сорочка. Комната эта уже другая.
