Когда солдат наконец поставил Рахиль на ноги, то та стала тереть себе руками круп, причитая и рыдая:
– Ой! Ой! Посмотрите, что он со мной сделал! Разве он смеет так обращаться?! Меня отец с матерью никогда не били!..
Весельчак в это самое время спокойно поправлял себе рукой волосы, совершенно растрепавшиеся во время борьбы с Рахилью. После этого он взял девушку за плечи и, указывая на лестницу в верхние этажи, сказал:
– Ну, марш туда!
Рахиль поспешила повиноваться из боязни, как она показала на дознании, новой трепки.
За нею следом пошел наверх и солдат.
Когда они оба исчезли, девушки стали хохотать.
– Совсем, как в школе, – сказала Аня. – Когда я была маленькой, меня частенько так наказывала учительница, иногда она меня секла розгами…
– Во всяком случае, она долго будет помнить эту штуку, как у ней круп распух и посинел… – сказала Титина.
Хозяйка же прибавила: «Сама виновата: бегает за мужчинами… Могло быть еще хуже… Хорошо, что он ее выпорол руками…»
По приказанию военного министра Пикара, солдат был подвергнут двадцатидневному строгому аресту и переведен в гарнизон Тарасконы.
Корреспондент парижской газеты «Матен» интервьюировал известную писательницу, пишущую под псевдонимом «Ж.», относительно вопроса о флагелляции, под предлогом литературного интереса; как известно, под таким благовидным предлогом можно расспрашивать о чем угодно.
Писательница откровенно созналась, что в монастыре, где она воспитывалась, нередко как ее, так и других воспитанниц наказывали розгами.
– Вы знаете, – сказала она корреспонденту, – стыд, этот знаменитый стыд, якобы, по мнению наказывающих розгами, более страшный, чем сама боль, не держится очень долго. Первый раз, конечно, было тяжело раздеваться, но в минуты, предшествующие наказанию розгами, испытываешь такое страшное волнение, что положительно невозможно анализировать свои чувства и ощущения.
– Ну, а боль? – спрашивает корреспондент.
– Не требуется особенно пылкого воображения, чтобы представить, что боль от розог и особенно от крапивы, которой меня раз наказали, очень велика, часто нестерпима, и избавиться от нее готова ценою каких угодно унижений…
– Скажите, – опять спрашивает корреспондент, – может ли, по вашему мнению, эта боль доставить наказываемой наслаждение?
– Как вам сказать, мне она не доставляла наслаждения, но кто знает: женщины, а особенно девушки, – натуры довольно сложные…
Более корреспонденту ничего не удалось выведать у писательницы, пожелавшей прекратить беседу.
Глава XXIII Флагелляция в Италии
Вступая на почву этой латинской страны, я прежде всего напомню читателям о флагелляции римлян.
Во втором томе своего труда я посвятил ей несколько глав и уверен, что далеко не исчерпал эту тему – слишком были распространены телесные наказания в древнем Риме.
Скажу еще раз, что флагелляция процветала там как в интересах дисциплины, так и в интересах сладострастия.
Мессалина, по словам историка Тацита, приказывала себя сечь в публичных домах и щедро оплачивала экзекуторов, сумевших ей угодить.
Петроний, этот изящный патриций, поэт и прозаик, чувственный в самой высокой степени, по словам того же историка, почти ежедневно подвергал наказанию розгами или плетью ту или другую из своих молодых и хорошеньких рабынь. В известном романе Сенкевича «Камо Грядеши» есть сцена, где по приказанию Петрония вольноотпущенник наказывает розгами хорошенькую рабыню Эвнику за то только, что она из любви к Петронию стала протестовать, когда он хотел ее подарить своему другу. Тот сам отказался от нее, но все-таки за протест Петроний ее велел высечь розгами.
Как известно, Эвника не воспылала к Петронию злобой за такое наказание, до того оно было в нравах римлян и не считалось унижением; она продолжала по-прежнему его любить и добилась того, что стала его наложницей, которую он сильно полюбил. Когда Петроний решил выпить яд, то Эвника заявила, что умрет вместе с ним, и выпила яд из одной с ним чаши.
В Луперкалиях самые стыдливые римляне не стеснялись раздеваться и позволять себя сечь розгами священным жрицам Елезиса.
На рынке человеческое тело подешевело, благодаря тому, что патрицианки стали заниматься проституцией из любви к искусству и этим понизили плату куртизанкам.
Но главным образом в эту эпоху подвергали жестокой флагелляции христианских женщин, которые принимали ее с восторгом; как вновь обращенные в христианскую веру, они горели желанием подвергнуться мучительному истязанию, которого не избег сам Христос – их учитель.
Их выводили на роскошные арены колоссальных цирков, где народ с разинутым ртом смотрел, как нежное и белое тело девочек под ударами плетей превращалось в кровавый кусок мяса.
Классическая страна величественного падения привлекает наше внимание и другими эпохами, когда поцелуи сливались с последними звуками предсмертной агонии, когда ночь любви начиналась в алькове дожа, а оканчивалась на глубине какого-нибудь венецианского канала.
В те отдаленные времена нередко звуки мандолин и болтовня подозрительных масок заглушали крики и стоны наказываемых розгами провинившихся женщин. Иногда трудно было отличить крики радости от криков боли.
Флоренция, Равенна, Венеция и другие большие города – цитадели не только великого искусства, но и утонченного сладострастия.
Удивительные принцессы, королевы по рождению и королевы по развращенности, простирают так далеко непонимание своей порочности, что поручают увековечивать художникам свои изображения в далеко нелепом виде.
Среди последних наше внимание невольно останавливается на образе Лукреции, этой жрицы любви и жестокости… Лукреция Борджиа, одно ее имя вызывает в нашем воображении видения, сходные с обитательницами Дантовского ада!
Я намерен уделить ей несколько прочувствованных страниц в своем труде, так как нельзя без волнения касаться праха королевских гробов…
Если верно, что жизнь – это своего рода арена, на которой люди, как собаки, рвут кусочки счастья, славы или богатства, которые выброшены судьбой… Если верно, что цель оправдывает средства, что жизнь слабого не идет в счет, когда сильный стремится к удовлетворению своего честолюбия; что для подобного чудовища преступление, кровосмешение, предательство, гибель целых армий в один день, истребление женщин и детей теряют свое значение, раз только его господство растет, – тогда будем восхищаться поступками этих Борджиа, из которых один был папой и заставлял пресмыкаться пред собой даже государей, а другой настолько свиреп и опасен, что Людовика XII от одного его имени бросало в жар, как бросает в жар и теперь тех, кто читает повествования о совершенных им злодеяниях.
Читая описание жизни Борджиа, вы на каждом шагу наталкиваетесь на труп. Среди чудовищных пыток, которые изобрели эти похотливые и жестокие умы, телесные наказания с дисциплинарною целью занимали одно из первых мест, если только не самое первое…
