возвращения из похода в Испанию, где он принял участие в беспощадном истреблении жителей неприятельских городов и деревень, римлянин усилил еще более жестокость наказаний для своей прислуги и без всякой жалости пользовался предоставленной ему законом абсолютной властью над своими рабами.
Это роковым образом должно было превратить Метелиуса в горячего поклонника телесного наказания женщин. Тут соединялась его природная суровость с презрением к женщине, чему еще более способствовали прежние походы. Легионер часто подвергался палочным ударам по приказанию центуриона, и вот он, в свою очередь, подвергал неприятельских жителей жестоким телесным наказаниям, вымещая на них свою злобу. Нередко молодой человек видел, как привязанных к позорному столбу испанских женщин наказывали плетью, или как солдаты, ради забавы, хватали совсем молоденьких девушек, клали их себе на колена и, обнажив, секли розгами до крови. Метелиус и сам принимал участие в подобных развлечениях, а потому, возвратясь в Рим, он продолжал подвергать рабынь телесным наказаниям для того, чтобы вызвать приятное щекотание своих чувств. Его вольноотпущенники, в особенности Фаос, всячески старались развить эту позорную страсть. Чтобы развлечь его и расположить к себе, они за самый ничтожный проступок, а часто и ни в чем неповинных служанок приказывали подвергать продолжительному сечению.
Итак, рабыни Метелиуса подвергались в самой широкой степени телесным наказаниям и не могли ждать от него никакой пощады. Женщины наказывались плетью или розгами под самым ничтожным предлогом, а часто, как мы увидим ниже, ради просто одного развлечения. Наказаний последнего рода рабыни особенно боялись, так как тогда римлянин не стеснялся проявлять без всякого удержу свою страсть к флагелляции, подвергая несчастных своих жертв страшным истязаниям. Наказываемые девушки могли кричать что есть мочи, отчаянно извиваться от боли, тем не менее наказание продолжалось без всякой пощады. Единственным пределом для строгости наказания являлась забота, чтобы кожа наказываемой не была повреждена так, чтобы следы розог или плети не могли исчезнуть после более или менее продолжительного срока. Но до этого предела женщины могли подвергаться продолжительным и мучительным истязаниям. Метелиус выбирал самых опытных исполнителей, которые, наказывая розгами или плетью, умели причинять возможно большую боль, не нанося коже неизгладимых повреждений и сам он достиг в этом жестоком искусстве высокой степени совершенства. Ему не доставляло особенного удовольствия видеть, как у наказываемой девушки течет кровь, он старался достигнуть той особенно сильной боли, которую вызывают удары плетью по нежной женской коже. Он любил наблюдать, как тонкая кожа краснела, мало-помалу, под ударами плети, нервы возбуждались, что выражалось в конвульсивных подпрыгиваниях тела. То он приказывал наказывать молодых девушек, чтобы насладиться их ужасом и видом их нежной кожи; то, наоборот, приказывал сечь взрослых женщин, чтобы полюбоваться законченностью их форм, а также большей выносливостью. Само собою разумеется, наказания всегда производились по обнаженному телу; причем не обращалось ровно ни какого внимания на вполне законную стыдливость, которую могли сохранить даже рабыни.
Именно одна из подобных сцен была главной причиной крушения его последнего матримониального проекта. Чтобы сломить сопротивление только что купленной им девственницы рабыни, он велел ее высечь при себе двум рабам-варварам, но и после наказания девушка продолжала все-таки сопротивляться и даже слегка оцарапала его ногтями. Это привело Метелиуса в такое бешенство, что он тут же велел девушку сечь веревками до потери сознания. Конечно, тут не было ничего особенного, он только воспользовался своим правом собственника женского тела. Но об этом случае стали рассказывать болтуны-рабы, значительно, как всегда, преувеличив; о нем узнали в семье, где Метелиус сделал предложение и ему отказали.
Метелиус в самое последнее время воспылал сильной любовью к прелестной Цесилии – падчерице своего двоюродного брата проконсула Лициния Курзо. Этот чиновник недавно вернулся в Рим после довольно продолжительного пребывания в одной из провинций Малой Азии. Поехал он туда бедным холостяком, а вернулся богатым и женатым на вдове одного римского гражданина, покинутой там вместе со своей единственной дочерью. Впрочем, подобный брак был вполне понятен, так как жена проконсула, Юлия Помпония, была тридцати шести или тридцати семи лет и в полном расцвете своей замечательной красоты. Что же касается до ее дочери – Цесилии, то она отличалась чистотой своих форм и очаровательным личиком.
По возвращении в Рим, проконсул искал общества своего старого родственника, чтобы, при помощи его связей, проникнуть в самые аристократические семьи. Метелиус скоро воспылал страстью к молодой девушке и через несколько дней сделал предложение. Лициний, понятно, ничего не имел против этого брака, но мать и дочь наотрез отказались принять предложение. Дело в том, что Метелиус некоторыми своими сарказмами над манерами и неумением держать себя в обществе сильно задел самолюбие Юлии Помпонии. Цесилии тоже не нравилась грубость обращения, его частые припадки гнева и отсутствие той утонченной вежливости, с которой она познакомилась на Востоке.
Так как обе женщины имели громадное влияние на проконсула, человека уже в годах и истощенного от всевозможных излишеств, то Метелиус вскоре встретил и с его стороны пассивное сопротивление своим матримональным планам, что его страшно раздражало.
Лициний сильно его любил, но находился под очень большим влиянием своей жены и падчерицы, чтобы быть в состоянии настоять на своем желании. Случай же с наказанием рабыни убедил его окончательно в жестокости характера своего будущего зятя, и он, хотя и с сожалением, решительно отказал ему в руке своей падчерицы. Чтобы закрепить окончательно за собой победу и навсегда удалить неприятного претендента, Юлия и Цесилия каждый день рассказывали про Метелиуса самые неприятные вещи, выставляя его кровожадным развратником.
Эти сплетни еще более взбесили римлянина и без того раздраженного крушением сладострастных вожделений, которые возбудила в нем редкая красота Цесилии. Кроме того он, не без основания, видел, что ими могут воспользоваться его политические враги, а плебеи отказаться голосовать за него. И тогда все его честолюбивые мечты развеются, как дым, также как матримональные планы. Он рисовал в своем воображении, как он останется старым холостяком безъ всяких почестей. Как раз ему только что, случайно, удалось подслушать в Форуме далеко не лестное о себе мнение, происхождение которого ему отлично было известно. Вот почему он вернулся домой страшно раздраженным против всех женщин вообще и в частности особенно против тех, которые так сильно ему вредили.
Перебирая в своем уме самые невозможные планы мести и с трудом сдерживая свой от природы бешеный характер, Метелиус продолжал нервными шагами ходить по комнате, довольно скромно меблированной, когда дверь отворилась и показался Фаос с женщиной, которая должна была разрядить на себе его гнев и удовлетворить его страсть к флагелляции.
Рабыня, которая шла за вольноотпущенником, была еще довольно молодая женщина, лет двадцати пяти, со смуглым лицом и очень толстыми губами, свидетельствовавшими о ее африканском происхождении. Ее звали Гисбэ. Она родилась в доме родителей Метелиуса и с малолетства привыкла к покорности и беспрекословному исполнению всевозможных капризов своих господ. Сознавая, что она совершенно беззащитна и находится в полной их власти, Гисбэ старалась покорностью избегать слишком частых телесных наказаний. На ее горе природа одарила очень развитым крупом и, благодаря этому, господский гнев очень часто оставлял на нем чувствительные следы.
Для Гисбэ достаточно было одного беглого взгляда, чтобы сразу определить степень раздражения Метелиуса и убедиться, что ее ожидает жестокое наказание, хотя она ни в чем не провинилась. Она слегка побледнела; Гисбэ множество раз подвергалась наказанию розгами, все-таки она страшилась их горячих ласк. Ее опытность рабыни удержала ее от проявления даже тени сопротивления, когда Фаос, положив ее грудью на сиденье высокого стула, стал привязывать ей руки и ноги. Это была мудрая предосторожность, иначе молодой человек, конечно, приказал бы исполосовать плетью женщину, которая была бы настолько глупа, что позволила бы еще усилить его нервное возбуждение неуместным сопротивлением. Не произнося ни одного слова, в то время как Метелиус, тоже в полном молчании, следил за всеми этими знакомыми ему приготовлениями, Фаос поднял платье Гисбэ и привязал его к верхней части тела, обнажив таким образом совершенно тело женщины, у которого выступали во всей наготе два смежных полушария мощного крупа, покрытого тонкой, блестящей кожей… Положив недалеко несколько пучков, принесенных с собой, длинных, довольно толстых и свежих березовых розог, он молча вышел из комнаты, оставив господина наедине с его жертвой.
Женщина лежала неподвижно, слегка только вздрагивая в ожидании неизбежного наказания.
