– Говорите громче, я ничего не слышу…
– Я сказал: запрягайте лошадей в орудия!
– Разве мы снимаемся с этой позиции?
– Мы не снимаемся, – ответил фон Герделер, подумав, – но… Все-таки запрягайте на случай непредвиденного отхода!..
Трескотня егерских шмайсеров и хлопки рвущихся гранат скоро стихли, и с той стороны, из гущи кустарников, где разворачивалось сражение, доносился теперь только рев человеческих голосов. Постепенно этот рев перешел в песню, и фон Герделер невольно вздрогнул: песня была финской.
– Что там? – сказал он и бросился напролом через заросли густого березняка; прыгал с камня на камень, тонкий ледок, покрывший болото, стеклянно раскалывался под ногами. – Почему залегли? – набросился он на пехотного майора. – Почему вы еще здесь?.. Стыдно, стыдно!..
– Герр оберст, – вдруг остервенился офицер, вытаскивая пистолет. – Вы не имеете права оскорблять меня… Я честный солдат фюрера, и я не трус… Смотрите, и вы поймете, почему мы еще здесь!..
Он бесстрашно поднялся во весь рост, засвистел:
– Атака… атака… атака…
Земля вздрогнула от топота ног, мимо фон Герделера сверкающими стрелами пронеслись склоненные штыки егерей, и – хоть бы один выстрел раздался им навстречу.
Финны молчали.
Старый солдат с выщербленными зубами докурил самокрутку из палого листа ольхового, подошел к полковнику.
– Херра эвэрсти, – сказал он, – если патрона не дали, так дайте хоть в морду, чтобы я злее стал…
Юсси Пеккала пригнул к себе лохматую голову солдата, поцеловал его в сморщенный лоб.
– Иди, отец, – ответил не сразу, – ты и так злой…
Таммилехто подполз на животе, прошептал:
– Со стороны Питкаярви – движение какое-то…
– Так что?
– Около батальона, говорю.
– Где Суттинен-Хууванха?
– Осталась около гаубиц.
– Хорошо. Вот они опять идут…
Таммилехто посмотрел на бегущих егерей и пополз в сторону: «Лесные гвардейцы», расстреляв последние патроны, готовились к рукопашной схватке. Никто не заметил, как вянрикки поднялся, встал на четвереньки и скрылся в кустах.
Проваливаясь по пояс в жидкое месиво гнилого, не замерзающего даже зимой болота, он выбрался на лесной пригорок; среди могучих стволов мяннисто сел на камень и долго слушал, как надвигается лавина автоматной стрельбы. «Пойду!» – отчаянно решил юноша, нащупав на ремне круглую небольшую гранату.
Но там, в этой низине, уже творилось что-то дикое. Стрельба внезапно стихла – значит, пошла рукопашная, и, казалось, слышно, как лязгают штыки и хрустят человеческие кости.
– О-о-о, – мучительно простонал Таммилехто, почти умирая оттого, что не может быть вот таким, как этот старый вояка с выщербленными зубами. «Дайте хоть в морду, чтобы я злее стал», – вспомнилось ему, и, сняв с пояса гранату, вянрикки трижды ударил себя ею по голове, приговаривая: – Вот тебе… на!.. на!..
Он встал. Он уже сделал шаг. Два шага, три – в сторону сражения, где гибли его товарищи. Но в этот момент раздался тяжкий грохот егерских сапог.
Таммилехто упал лицом в снег, и мимо него, наспех прикручивая к автоматам штыки, быстро пробежал от озера Питкаярви свежий немецкий батальон.
Юноша проводил взглядом последнего егеря, потом снял с ноги громадный лыжный пьекс, вынул из него сено, далеко, в самый носок затолкал гранату.
Как можно больше подогнув пальцы, снова обул пьекс и, немного прихрамывая, выбежал на дорогу…
Кайса в накинутом на плечи манто сидела на лафете гаубицы, радостно всплеснула руками:
– Раутио!.. Ты что?..
Издалека донесся новый, яростный взрыв стрельбы, и вянрикки понял: «лесных гвардейцев» взяли в клещи.
– Я?.. Да вот… Снаряды у нас еще остались? – неожиданно спросил он.
– Один ящик, да, – ответила Кайса и поежилась: – Раутио, что там?.. Что Юсси Пеккала?.. Жив?.. Сигареты у тебя есть?..
– Есть, есть, – бормотал вянрикки, шаря по карманам. – Где-то была пачка «Tyomies»…
На снег выпала белая студенческая шапочка. Кайса подобрала ее, спросила:
– Ты куда сейчас?
– Я? – он протянул ей сигарету, махнул рукой; ответ неожиданно нашелся: – Меня полковник опять посылает в Коккосалми… на лыжи сейчас, и – побегу…
– Но ведь ты…
– Да, да, снова! – крикнул он и убежал.
Кайса, не вставая с лафета, поправила манто, частыми затяжками быстро испепелила горькую сигарету. Потом закашлялась, и кашель долго бил ее худое тело, надрывая простуженную грудь.
По-мужски сердито сплюнув, она ударами ноги, обутой в солдатский сапог, переломила жидкие планки на ящике. В курчавых стружках холодно сверкнула снарядная сталь.
– Господи, – сказала женщина и подняла глаза к небу, – если ты меня, грешную, только слышишь, – помоги им!..
Бой то вспыхивал, то угасал, и низина уже наполнялась предвечерними туманами, когда Кайса увидела полковника.
– Юсси-и… Где все, Юсси-и?..
Оборванный и грязный, весь в пятнах крови, он подскочил к ней, хрипло заорал:
– Ящик?.. Где он?.. Подноси…
– Юсси, а остальные?
– Там… отбиваются чем могут. – Он кивнул куда-то в сторону, засучил по локоть рукава. – Мы их сейчас… Запомнят суомэлайненов… А потом – пусть меня судят, пусть… Подноси!..
На дороге уже показались гитлеровцы. Кайса вложила в казенник орудия первый снаряд, и полковник, даже не взглянув на прицел, дернул рукоятку спуска.
– Подноси… еще, Кайса… ти-ти!..
Кайса мельком успела заметить, как вздыбилась на дороге земля и как метнулись пропавшие в дыму фигуры врагов.
– Юсси-и… Юсси-и…
– Куйнка? – спросил отрывисто. – Что тебе?
– Успеют уйти гвардейцы?
– Тащи следующий… вон опять бегут…
Гаубица дергается назад, распахивает прицепом лафета твердую полярную землю.
– Ти-ти!..
– Юсси, милый мой…
– Заряжай!.. Все скажешь потом… Мы их излупим, как дворняжек, Кайса!..
Ахает земля. Где-то низко-низко визжат пули. Кружатся в воздухе сучья деревьев. И – ряд за рядом – уходят снаряды из громоздкого ящика.
– Последний! – крикнула Кайса. – Больше нету… Юсси, бежим!..
– Ти-ти…
Пеккала быстро вынимал из гаубиц замки, швырял их в болото. Потом вдруг выхватил пистолет, выстрелил куда-то.
Раз, другой громыхнули четкие, словно пощечина, выстрелы, а на третий… только слабо тикнул
