Пойдем побеседуем». Разговор был очень вежливый, даже доброжелательный. Большая часть беседы касалась паникеров. «Если ты вдруг увидишь, — говорил особист, — что кто-то паникует, сразу же иди к нему и постарайся удержать его, ведь, если один побежит, могут побежать и все остальные». Потом он расхваливал нашего командира батальона. Словом, довольно хорошее впечатление осталось у меня от той беседы.
— Знаю, что во время войны у вас было тяжелое ранение. Вы могли бы рассказать об этом?
— У меня было ранение в ногу. Пулей выбило треть кости. Я тогда был в госпитале, лечился. Тога все вроде бы и зажило, но в ноге осталось много осколков кости. Они выходили долго. Особенно осенью. И, забегая наперед, скажу, что только в 1947 году, когда я учился в Ленинграде, в медицинской академии имени Кирова, мне сделали операцию, все вскрыли, почистили. Тогда я полтора месяца пребывали на больничной койке. И вот до сих пор я хожу, более-менее чувствую себя нормально. Но и сегодня, спустя столько лет, когда плохая погода — болит. Особенно осенью, когда слякоть.
— Как складывалась дальше ваша судьба в погранотряде, после первого знакомства с органами госбезопасности?
— Комсомол призвал тогда готовить снайперские отряды для фронта. Меня зачислили тогда в один из таких отрядов. Готовились мы серьезно. Два раза мы прыгали с парашютом.
— И это после тяжелого ранения?
— Но я никому ничего не говорил о своем ранении. Правда, меня никто и не спрашивал. Но перед очередной, третьей выброской нашей снайперской бригады, нам предписали пройти медицинскую комиссию. Меня забраковали. Я возмущался: «Как же так? Я ведь уже прыгал!» Врач говорит: «Ты здесь на учениях прыгал, а если тебя выбросят во вражеский тыл, еще неизвестно, чем все может закончиться».
Я расстроился совершенно. Через пару дней навел справки. Оказывается, я признан годным к службе, только не годным прыгать с парашютом.
Однажды я дежурил по погранотряду. Звонок из округа: «Принимай телеграмму!» Записываю: «Начальнику погранотряда. Старшину Мякушко откомандировать в распоряжение контрразведки СМЕРШ». «Кто принял» — спрашивают. «Говорю: «Мякушко».
Перед работой в СМЕРШ мне пришлось еще несколько месяцев напряженно учиться. Потом была служба в СМЕРШе, о которой я особо распространяться не стану. Молодым читателям только скажу, что СМЕРШ — значит «смерть шпионам».
— Чем вы занимались сразу же после войны?
— В Кутаиси, в Суворовском училище, была введена должность оперуполномоченного СМЕРШ. Меня направили туда подбирать людей в разведку, в контрразведку, в погранвойска.
Вскоре это Суворовское училище перевели под Ленинград, в Петергоф. Через пару месяцев меня вызвали в Москву, в управление нелегальной разведки. Инструктаж. На этот раз уже речь шла о подборе людей для нелегальной разведки.
Еще важные события — в 1947-м я женился на учительнице этого же Суворовского училища.
Работая в училище, я закончил специальное высшее учебное заведение — академию. В 1952-м году сдал госэкзамены, получил диплом. Дал согласие работать по нелегальной линии. Потом еще два года проучился в Москве в учебном заведении, которое гораздо позже будет названо Институтом Андропова.
Еще при поступлении в это учебное заведение мне была определена страна моей будущей работы — Франция. Было также и определено основное направление моей будущей службы: мне предстояло готовиться работать по НАТО.
— Вы могли бы подробнее рассказать об этой учебе?
— Нет. Хотя, пожалуй, здесь можно рассказать вот о чем. Одним из самых ярких воспоминаний учебы стало мое знакомство и личное общение с легендарным Судоплатовым. Он, до своего ареста в 1953 году, часто приезжал к нам. Когда я был на первом курсе, он месяца два-три читал нам лекции. В них он рассказывал о ведении разведки в годы войны. Ведь, когда началась война, буквально в конце июля 1941-го года, советской внешней разведке вменили в обязанность вести разведывательно-диверсионную работу за линией фронта. Четвертое управление внешней разведки, которое возглавлял генерал Судоплатов, действовало и в Германии, и в Польше, и на Украине, и в Белоруссии. Это управление организовывало и руководило партизанским движением, целенаправленно уничтожало влиятельных врагов Советского Союза, в частности, лидеров националистов, действовавших под руководством Абвера. Лекции генерала Судоплатова были очень познавательными и полезными.
Как-то во время перерыва генерал подозвал меня к себе. Сказал, что он, также как и я, родом с Украины. Мы разговорились. Несколько раз во время перерывов мы с ним общались. Он тогда много чего интересного рассказал мне об украинских националистах. Это потом мне очень помогло в будущем, когда работая во Франции, непосредственно стыкнувшись с этой глубоко антипатичной мне публикой.
— Василий Емельянович, а когда вы впервые узнали о существовании украинских националистов, об их сотрудничестве с фашистами?
— После школы я сразу же попал на фронт. И я тогда понятия не имел, что это за бандеровцы, что это за националисты.
На Юго-западном фронте нас, новобранцев, влили в отступающую с Карпат мотострелковую дивизию. И уже там я узнал, что эта дивизия была размещена на Станиславщине с 1939 года, и, фактически, с того времени, еще за несколько лет до войны, украинские националисты постоянно обстреливали расположение этой части. И первый бой, в котором я участвовал, наша дивизия приняла, когда немцы высадили десант из украинских националистов, из бандеровцев, в тыл наших войск. Первый бой, в котором дивизия понесла большие потери, это был бой именно с этим высадившимся бандеровским десантом. Тогда наша дивизия разгромила этот десант.
Последние недобитые бандеровцы кричали: «Хлопці, ми свої! Ми українці!» Тогда много их взяли в плен. Десант мы уничтожили, но потери дивизия понесла огромные.
— Во Франции вы работали и против националистов?
— Нет. Вся наша резидентура работала по главному направлению — НАТО. Что же касается националистов, то мы с ними работали только в тех случаях, если они занимали какие-то важные позиции в представляющих для нас интерес политических и экономических структурах. Сам же национализм, он был обозначен, как менее актуальный.
— И совершенно напрасно. Ведь не мне вам рассказывать, что после разгрома фашизма, многие архивы гитлеровских спецслужб попали в руки британцев и американцев, и ЦРУ начало использовать националистов на полную мощь. Многие из них были задействованы в «организации Гелена», нацистского генерала, пригретого в США, а потом возвратившегося в ФРГ и продолжившего работу против Союза.
— Трудно с вами не согласиться. Но это было решение нашего тогдашнего руководства. Многих из нас тогда это смутило. Но мы — люди военные и приказы не обсуждаем.
— Значит, вы прибыли во Францию, — и чем начали заниматься?
— Сначала я работал секретарем консульского отдела посольства. И когда среди украинских эмигрантов стало известно, что в консульстве есть Мякушко, украинец, и он даже говорит по-украински, так ко мне хлынула масса народа. Оказалось, в то время во Франции проживало больше десяти тысяч украинцев, зарегистрированных в консульстве. Среди них были и граждане Франции, и люди без гражданства. Они приходили по различным вопросам. Часто просили что-то узнать о родственниках, проживающих в Союзе. Надо сказать, что многим из них мы действительно помогли.
Когда приехал ансамбль Вирского, ажиотаж был невероятный. Вдруг откуда-то с юга приезжает полный автобус людей, около пятидесяти человек, все украинцы — и все ко мне в консульство. «Допоможіть потрапити на концерт!»
Потом уже и посол, как только кто-то из украинцев приходил в посольство, говорил: «Пусть Мякушко занимается этим делом».
Позже, когда меня направили на работу в ЮНЕСКО, они и туда приходили. И, надо сказать, я узнавал от них много чего интересного. Например, один из бывших вояк УПА рассказал мне, что во время войны
