– Не высовываться, – велел Быков, – дождемся темного часа, а потом двинемся дальше на север…
К северу от Арково лес переходил в тундру, и до самого мыса Погиби партизаны уже не сворачивали с дороги беглых каторжан. По вечерам, сидя возле костров, в окружении гибельных просторов Сахалина, люди глухим стоном вытягивали из своих душ надрывную и плакучую песню-жалобу:
Быков поднялся от костра – страшный, разгневанный – и выстрелил из револьвера в пустоту черного неба.
– Хватит выть! – крикнул он. – Я же вас почти уже вывел к мысу Погиби, так потерпите – выведу и к Амуру…
Им повезло: отряд случайно заметили с речной миноноски, дежурившей в проливе, чтобы подбирать с воды уцелевших. Дружинников приняли на борт, тут они стали плакать от радости – бородатые, израненные, запаршивевшие, отряхивая с грязного рванья лесных клопов и вшей. Наконец миноноска вошла в устье Амура, уже виднелись пушки крепостных батарей, и Быков стал кричать в каком-то неистовстве:
– Друзья мои! Смотрите, все смотрите… Я снова вижу наш родной, наш русский, наш флаг великой отчизны!..
Генерал Линевич, верный своему долгу, охотно утвердил список представленных к орденам, который был составлен полковником Болдыревым, и в число героических защитников Сахалина попали мерзавцы и трусы, сделавшие все, чтобы выбраться из болота и «влезть» в плен к врагам. Но поздней осенью из Николаевска поступил дополнительный список с именами дружинника Корнея Землякова, офицеров Таирова, Полуботко, Филимонова, Гротто-Слепиковского, журналиста Жохова и штабс-капитана Быкова. Однако генерал Линевич не утвердил их наград, заподозрив «искательство» посторонних людей.
– Сейчас, когда война закончилась, – рассудил Линевич, – сыщется немало охотников притвориться героями. Но подлинные герои уже награждены, и на этом мы закончим…
На окраине города Быков снял две комнатенки, очевидно, рассчитывая, что до открытия весенней навигации проживет не один. Но госпожа Челищева отказалась разделить его одиночество, ссылаясь на то, что здоровье капитана Жохова нуждается в ее неусыпных заботах. Жохов же, целиком во власти развития будущего романа, даже не задумывался над тем, что совершает непоправимую ошибку, дозволив Клавочке поселиться с ним рядом. Он просто не придавал этому никакого значения, испытывая лишь благодарность к девушке. Но выражал эту благодарность словами чересчур возвышенными, какие обычный больной мужчина не стал бы говорить своей сиделке.
– Даже усталая, вы очаровательны, – говорил он Клавочке, слушая, как завывает над Амуром метель. – Наверное, вы будете хорошей спутницей в жизни, и я завидую тому мужчине, который станет вашим вечным рыцарем…
Это были только слова, но Клавочка пила их по капле, как пьют драгоценный нектар, она замирала, наслаждаясь их легковесным, зато чудесным звучанием.
Поздним вечером ее навестил штабс-капитан Быков, пригласивший девушку в городской клуб, где чиновники Николаевска обещали дать банкет с маскарадом, а их жены собирались устроить розыгрыш в лотерею. Клавочка отказалась:
– Но как же я покину Сергея Леонидовича? Он так еще слаб после ранения, он так нуждается в моем попечении…
Они стояли в промерзлых сенях, где на стенах были развешаны цинковые корыта и лошадиные хомуты с кнутами. Быков снял один кнут и сильно ударил им в корытное днище – тяжелый металлический звук был невыносим и очень тревожен.
– Я уже не спрашиваю вас, когда вы ответите на мое предложение. Кажется, я слишком доверчив, не так ли? – спросил Быков. – Понимаю и вас. Наверное, будущий роман Сергея Леонидовича гораздо интереснее того романа, в котором сюжет еще не продуман до последней точки…
Челищева зябко куталась в меховую жакетку, не решаясь пригласить Быкова в комнаты, где Жохов, не зная, кто там пришел, шелестел хабаровскими газетами, явно недовольный ее долгим отсутствием. Клавочка, потупясь, сказала Быкову:
– Простите меня, пожалуйста. Я знаю, что вы очень добрый и хороший человек, но я не могу… не могу иначе…
Быков все понял. Он повесил кнут на место и молча вышел. Клавочка вернулась в комнату и вся сжалась, когда с улицы долетел тугой хлопок одинокого выстрела.
– Это он… его не стало, – прошептала она. – Но разве же имела я право обманывать его и себя?
Жохов сначала ни о чем не догадывался.
– Кто сейчас приходил? – спросил он девушку.
– Быков… я ему все сказала.
– Что вы сказали ему?
– Что я живу теперь иными надеждами…
Только сейчас до Жохова дошел смысл ее слов:
– А кто давал вам право надеяться на что-либо? Я знаю, что только один Валерий Павлович обладал надеждами.
– Но я думала, что вы… всегда так любезны…
– Так я со всеми любезен, черт побери!
Клавдия Петровна растерянно бормотала:
– Разве не могла я видеть поводов к чувству…
– Никаких поводов не было! – закричал Жохов, сбрасывая с себя ворох газет и накидывая шинель на плечи. – На мои чувства вы не имели права рассчитывать… это глупо!
– Но я думала, что вы… все ваши слова…
– Дура безмозглая! – врубил ей в лицо Жохов. – Начиталась всякой ерунды, а теперь погубила человека…
Жохов выбежал под всплески метели. Быков был мертв.
Жохов забрал из руки револьвер, салютуя над мертвым раз за разом, пока в барабане не опустела обойма.
Мимо проходил гарнизонный солдат. Остановился:
– Никак пьяный, ваше благородие?
– Если бы пьяный… Помоги мне, братец, оттащить его до комендатуры. Берись за ноги, а я возьму спереди…
Две фигуры, солдата и офицера, шатаясь под тяжкою ношей, уходили прямо в метель, а издали было слышно, как грохочет бальная музыка в клубе, где местные дамы разыграют в лотерею куклу-матрешку, бутылку с шампанским и коробку с дешевой пудрой.
Жохов всю дорогу не переставал ругаться:
– Ну разве можно быть такой правомерной идиоткой? Вот уж где куриные мозги! Недаром я всегда презирал идеалисток… Ей казалось, что любовь – это занятие для ангелов, а ведь любовь – это чисто земное… будто картошка на огороде!
Комендант города велел положить мертвеца на лавку.
– Чего это он? – был задан вопрос.
– Не знаю, – ответил Жохов. – Наверное, обиделся, что ордена ему не дали…
А в далеком Монте-Карло совсем не чувствовалось зимы; теплые ветры из Марокко оживили приунывшие пальмы, когда здесь появилась странная пара – мсье Крильон с молоденькой Анитой Жонкьер. Никто не задумывался над сочетанием их имен, хотя именно в нем затаился волнующий отблеск погасших маяков Сахалина. Впрочем, публике, заполнившей вечерние залы казино, был глубоко безразличен «сахалинский вопрос»…
В том, как держался господин Крильон, угадывалась уверенность породистого аристократа, а прядь седых волос заметно выделялась в его аккуратной прическе, подчеркивая благородство мужского облика. Его спутница была в стиле модерн («инфернальная» женщина, как тогда говорили), ее белую шамизетку украшал золотистый бисер, а поверх платья она небрежно накинула дорогое манто.
Эта пара сначала постояла у рулетки, внимательно проследив за тем, как проигрался магараджа из Индии, как расплатился за проигрыш молодой шейх из пустынь Аравии. Крильон наклонился к Аните и
