орудия, жестоко раня прислугу корабельных орудий. Максакова отшвырнуло в воронку, контуженный, он лежал вниз головой, его вытянули за ноги; Макаренко орал мичману в ухо:
– Амба! Калибра сорок семь нету, а пятидюймовок осталось четыре штуки… амба! Что делать нам, а?
– Врежьте четыре по японцам, орудия взрывать, чтобы косоглазым ничего не осталось, – приказал мичман.
– Есть! А телефоны вдребезги.
– Где Арцишевский?
– Давно отошел.
– Нам отходить тоже. Нагоняйте отряд, а я навещу Корсаковск – узнать, нет ли каких распоряжений из Александровска. Архип, на это время сам покомандуй матросами…
Максаков появился в городе, когда ворота тюрьмы уже были взломаны. Теперь по улице, поддерживая мешающие бежать кандалы, неслась сипло дышащая толпа каторжан. Впереди всех равномерно и шустро бежал полуголый крепыш татарин, у которого вместо ампутированных рук остались культяпки, и он на бегу энергично размахивал обрубками рук, словно шатунами какой-то машины. Вся эта орава людей, звенящая железом, завывающая от пережитых ужасов и осознания внезапно обретенной свободы, быстро растекалась по задворкам города, прячась по огородам, большинство сразу бежали в сторону леса.
В окружной канцелярии барон Зальца, кажется, нисколько не был удивлен появлению Максакова.
– Отстрелялись? – кратко спросил он.
– Да. Снаряды кончились. Орудия взорваны. Матросы отошли вслед за Арцишевским, а я обещал, что нагоню их…
Молниеносный удар в область живота – и мичмана скорчило на полу от невыносимой боли. Зальца сказал:
– Ознакомьтесь с приемом джиу-джитсу, которому японцы дали лирическое название – «полет весенней ласточки».
– Сволочь ты! – простонал мичман. – Где же благородство?
– У меня этого добра полные штаны. Эй, кто там есть? – вызвал Зальца конвойную команду. – Заберите от меня этого сопляка, и пусть он посидит в «сушилке»…
(Газета «Русское слово» с прискорбием оповестила читателей о том, что барон, «выйдя навстречу японцам в качестве парламентера, произнес хвалебную речь в честь гуманности японцев, указав на каторжников, как на более опасного врага – как для русских, так и для японцев». Узнав о братании начальства с врагами, жители Корсаковска побросали в домах все, что имели, и кинулись прочь из города, скрываясь в лесной чаще. Тогда японцы открыли шрапнельный огонь по тайге, им удалось пленить всего лишь сто тридцать пять человек. Так писали в русских газетах…)
Двадцать пятого июня японцы высадили десант у селения Чеписаны, они густыми толпами хлынули с кораблей на берег, полностью захватив столицу Южного Сахалина, и в здании окружного правления барон Зальца радушно принимал дорогих гостей. Конечно, ему было приятно снова видеть бывшего консула Кабаяси, но его возмутило, что Кабаяси прибыл, чтобы занять его место.
– А куда же мне? – сразу обозлился барон.
Кабаяси выложил перед ним пачку долларов:
– Можете не пересчитывать. Здесь больше, нежели вы ожидали, теперь с легким сердцем можете уплывать в Японию, чтобы отдохнуть возле наших целебных источников. Эти доллары переведены вам от компании «Стандард Ойл» в благодарность за ту информацию, какую мы в Токио получали все это время.
Зальца широким жестом хозяина призвал гостей к банкетному столу, за которым уже расселся геолог Оболмасов.
– А вы-то как оказались в Корсаковске?
– А где же мне быть?..
Кабаяси уверенно уселся во главе обширного стола.
– Оболмасов-сан, – сказал он, – мечтал сделаться сахалинским Нобелем, и мы, японцы, согласны поделиться запасами нефти с нашими добрыми заокеанскими друзьями.
При этих словах Кабаяси указал на Оболмасова.
– А вы, кажется, так ничего и не поняли! – засмеялся тот, раскрывая перед Зальца свой паспорт. – И не смотрите на меня с таким неподдельным ужасом, как на поганого глиста, выползшего из параши подышать свежим воздухом… Вы, глупец, отдохнете на японском курорте, после чего всю жизнь будете мазать свой хлеб германским маргарином. А мое будущее под сенью пальм в штате Флорида, благо я стал гражданином Соединенных Штатов… В конце-то концов, – заключил Оболмасов, – для человечества безразлично, в какие бочки потечет сахалинская нефть – в японские, в русские или в американские.
– Да, я все делал ради своего фатерлянда, – гневно отвечал барон Зальца, – но, в отличие от вас, никогда не был космополитом! И на вашем месте я бы даже не совался на Сахалин, а сидел бы под сенью американских пальм, мечтая о русской водке.
– Вы мне угрожаете? – спросил Оболмасов.
– Не я! Но здесь вы можете плохо кончить…
В окно было видно засвежевшее море, суета десантных катеров на обширном рейде. В панораму застекленной веранды, пронизанной ярким солнцем, медленно вплывал крейсер «Акацуки» под вымпелом адмирала Катаоки, а четыре плоские, как сковородки, канонерские лодки вели частый огонь по лесу, в гущах которого укрывались бежавшие жители и каторжане, кричавшие:
– Предали! Ни за грош теперь пропадем…
– Тут все с японцами покумились!
– Господи, да куды ж деваться-то нам?..
Японская шрапнель рвалась с оглушительным треском; люди падали в корчах, и возле пня сидел мертвый мальчик, прижимая к себе мертвую рыжую кошку… Он ее так любил.
На другой день два полка японской пехоты, позванивая амуницией, выступили из Корсаковска на север – по дороге, параллельной реке Сусуя, впадавшей в бухту Лососей. За ними лошади, мотая головами, равнодушно влекли горные пушки, зарядные ящики и походные кухни. Японцы без боя, одним своим появлением выдавили Арцишевского из пригородных селений, настигая усталых людей в ускоренном марше по хорошей и гладкой дороге, что кончалась у Найбучи возле Охотского моря.
Матросы с «Новика» нагнали свою пехоту лишь на подступах к Соловьевке. Архип Макаренко доложил полковнику о прибытии. Арцишевский едва глянул на комендора:
– А ну вас! Раскозырялись тут, пижоны липовые… мне сейчас не до вашего брата. Если хотите, так пристраивайтесь.
В это же время, как по заказу, шесть японских миноносцев вошли в бухту Лососей, откуда и стали обкладывать Соловьевку фугасами, и Арцишевский велел отходить:
– Дальше! Пошли до Хомутовки, а там и Владимировка… Молитесь богу, чтобы нас только не отрезали.
Архип Макаренко переговорил с матросами:
– Братцы, не оставаться же нам одним, приладимся в хвосте у пехоты. Может, к вечеру и накормят…
По обеим сторонам дороги, уводящей к Охотскому морю, шелестели травы, в небе пиликали жаворонки, а на душе у всех было так паскудно – хоть плачь! Невдалеке виднелись горы, пугающие крутизной; в лесных падях, напоенных журчанием ручьев, царил полумрак, было жарко и душно. Матросы стягивали форменки, потом потянули с себя и пропотелые тельняшки, шли за пехотой обнаженные, несли в руках винтовки. Возле Хомутовки всех остановили.
– Вон как тихо, – сказал Арцишевский, – наверняка тут засада. Лучше отвернуть с дороги. На худой конец, в лесах есть еще две деревеньки – Ближняя и Дальняя, так и займем новую позицию, чтобы переждать это окаянное время…
Архип снова собрал в кружок своих матросов:
– Нет у меня веры в эти деревеньки, кто тут разберет – ближняя она или дальняя? Кого из офицеров ни спросишь, никто ни хрена не знает и знать не хочет. А ведь где-то за нами еще сражается отряд капитана
