– Кто-то опять едет навстречу, – заметили матросы.
Прядая ушами, не спеша ступал через лужи старый мерин, а в телеге, болтая ногами, сидел эстонский крестьянин. Пожилой уже.
– А ведь я его знаю, – сказал Артеньев, вспомнив день своего прибытия на Эзель. – Этот эстонец из наших... флотский.
– Так позовите его: может, чем и пособит.
– Как же я его позову? Имени не знаю... болтал он что-то про себя, да я все позабыл. Помню, что на «Авроре» он служил... Да, верно, еще и в Цусиме участвовал...
– Эй, Аврора! – гаркнул комиссар. – Остановись, Цусима!
Телега остановилась. Тынис Муога терпеливо выждал, когда из леса к нему вышли матросы и три офицера.
– Церель? – догадался он сразу. – Плохи дела ваши... Да и мои не слаще. Уйдете вы, и всю жизнь заново строить надо. Что же мне теперь – к немецким порядкам приспосабливаться? Ай-ай...
Артеньев сунул ему руку, и Муога узнал его.
– Здорово, приятель. Ты откуда и куда?
– Ездил на коптильню, а сейчас домой... жена ждет. Вас взять к себе не могу. Прокормить бы мог такую ораву, я не бедный. Да жена у меня... пастор... опять же барон! Вам же хуже будет.
– Ясно, – сказал Скалкин. – А чего везешь?
Тынис Муога поднял с телеги мешок, из которого капало вкусное масло. Пахло от мешка очаровательно.
– Это вам, ребята, – сказал бывший матрос. – Копчушки. Чего еще? Вот табак... спички есть? Забирайте. И не подумайте обо мне скверно: я России столько лет оттабанил, что теперь мне без России помирать будет тошно... Ждать ли вас? Вернетесь ли?
Церельцы хмуро промолчали. Он показал им заветную лесную тропинку, которая выведет на дорогу стороною от Аренсбурга и постов полиции. Они тронулись в лес, и эстонец на прощание крикнул:
– Если «Аврору» мою увидите, поклон ей от меня!
Скалкин помахал ему издали бескозыркой:
– Прощай, Цусима!
От Куйваста – через весь Моон – с песнями бодрейшими прошагали к Орисарской дамбе свежие роты. Будто с парада свалились: подтянутые, ловкие, хлястик к хлястику, пуговка к пуговке, а голоса звонкие резали осенний воздух. Это шел на выручку «батальону смерти» Эстонский полк – ревельцы, юрьевцы, перновцы. Возле дамбы стали окапываться. Эстонцы рыли окопы с завидной аккуратностью, ровняли брустверы так, словно готовили огородные грядки под клубничную рассаду... С ними стало матросам веселее!
С моря подходили германские миноносцы, вели убийственный огонь по защитникам дамбы в упор. Иногда скакала через дамбу немецкая кавалерия с палашами наголо, чтобы размять русское мужество. Но дамба была – как пробка, которая закрывала собой горлышко Моона.
Трусы, предатели, шкурники – те бежали на Куйваст. Сидя на пристанях, они еще издевались над героями, которые гибли в неравной битве за революцию. Не обошлось и без дешевой демагогии.
– Им все мало! – говорили о защитниках дамбы. – Слышите, как распалились? Все изранеты, сами в кровище, как мясники, а хлебом не корми – повоевать дай. Вот они, наемники капитализма!
Однако никакая демагогия не могла убедить команды кораблей, что дезертиры не являются «наемниками капитала». Куйваст предоставил им берег, но дальше берега никого не пускали. Сидите там! Дезертиры распалили костры. Высоченные – до небес. Напрасно с эскадры уговаривали их затоптать костры, которые служили хорошим ориентиром для авиации и дирижаблей противника.
– А пущай глядят, нам-то што? Мы греться хотим...
Старк посоветовал Бахиреву:
– Дайте туда по кострам хотя бы парочку пристрелочных!
В зловещей темени светили костры Куйваста. Дергая якорные цепи, раскачивались корабли. Они устали, бедняги...
XIII дивизион после боя распался: «Автроил» принял на борт начдива Шевелева и сдал трупы убитых на «Изяслав», который, истрепанный жестокой вибрацией, потащился на малых оборотах в Рогокюль. В кают-компании «Изяслава» трепанировали череп матросу. Скальпели тряслись в руках корабельных хирургов. Вообще, все устали. Зверски! Люди стали зевать, раздирая рты, но спать никто не ложился... Хирурги в окровавленных халатах кричали по переговорным трубам в центральный пост энергетики:
– Мехи! Долго еще это будет продолжаться?
Ради спасения жизни человека, лежащего на столе со вскрытым черепом, машинисты вырубили работу правого вала – эсминец пошел на одной турбине. Вибрация уменьшилась. Из серой вязкости мозга извлекли осколок.
Случай возле третьей пушки кормового плутонга, кажется, всеми на «Изяславе» уже забылся. Правда, досылающий комендор иногда еще трогал себя за скулу, но особого недовольства не проявлял. Под полубаком, в тени мостикового навеса, его обступили анархисты «Изяслава».
– Браток, дело революции предано, а ты молчишь в тряпку?
– А что я? Я – как все. Так и я.
– Ты зуб-то выньми, – советовали ему. – Выньми зубчик...
Досылающий пальцами, измазанными пушечным маслом, залезал в рот, ковырял весь идеальный набор в тридцать два зуба.
– Шатается? – с надеждой спрашивали его анархисты...
Среди офицеров «Изяслава» воцарилось подавленное настроение. Сообща они давали накачку артиллеристу Петрову:
– И дернула же вас нелегкая треснуть этого обалдуя! А теперь нам грозят осложнения... Или забыли февральскую революцию, которую болтун Керенский назвал «великой и бескровной»?
Когда раздался призыв всем свободным от вахты собраться в жилой палубе, Петров отправился туда – как вешаться. За столом президиума, явно выжив анархистов, сидели большевики эсминца.
– На повестке дня немало насущных вопросов, но среди них имеется один – пустяшный! С ним покончим разом, чтобы не мешал заниматься главными... Досылающий вот с третьей пушки раззявился, когда унитар подавать надо. Вроде помрачнение у него случилось. Ну, лейтенант Петров не растерялся и напомнил ему...
Анархисты сразу устроили хай на весь кубрик:
– Покрываете? Большевики офицерам продались...
– Эй вы там! На румбе князя Кропоткина, – послышалось от стола президиума. – Когда говорите, слова все-таки выбирайте. Да и подумайте прежде... Послушаем, что скажут врачи!
Врач «Изяслава» сказал:
– Медицине известно, что от испуга у человека случается шоковое состояние. Мы, давшие клятву Гиппократа, люди самой гуманной профессии в мире, иногда, пардон, тоже лупим больного по морде, чтобы вернуть его из состояния заторможенного транса в обычное его состояние...
Анархисты не унимались:
– Своих замазываете? Ты скажи – нас при царе били?
– Ну, били.
– И сейчас лупцевать станут?
– Нет, бить не будут.
– Но сегодня-то одному чудаку звонаря дали!
Большевики упрямо гнули свою линию:
– Товарищи, звонаря никто не давал. Коснулись щеки, и только. Вот и врач, ученый человек, поклялся на этом самом Гиппократе, что таких, как наш досылающий, они тоже в рожу лупят вполне свободно... Я не понимаю, из-за чего шум-гам? Кажется, все уже ясно.
