корпуса выбивало пламя. Пузырем вспучивало его палубу. Раскидывало людей на взрывах. Черные шары над его мачтами крутились на обрывках фалов... Первая победа есть!
И вдруг:
– Лейт! Замок на правой отказал...
Сверху из-под командирского колпака летит офицерский китель. Карпенко вспотел, ему жарко, он остался в одной сорочке.
– Ты соображаешь, что говоришь? – кричит он старшине.
Дальномерщики с «Кронпринца» отчетливо наблюдали стрельбу русских линкоров, которые разворачивались вдали тяжело и медленно, словно допотопные животные на болотах доисторических времен. В двадцатитрехкратном увеличении «цейсов» немцы видели, как из носовой башни «Славы» вырывались снаряды. Появясь над дулами орудий, они потом как бы вытягивались в полете, словно их путь проводили по небу рейсфедером.
В посту ПУАО, как маститый профессор, которого окружают многочисленные аспиранты, восседал на троне центральной наводки старший артиллерист. Телефонная корона венчала его лысую голову. Возле него – опытный унтер-офицер, как статс-секретарь, стенографировал каждый возглас офицера. Помимо живых человеческих глаз, отражающих каждую фазу боя, бездушные автоматы точно регистрировали любое обстоятельство, методично исправляя ошибки людей – срывы их нервов, просчеты их глазомера...
– Носовая башня «Славы» повреждена, – поступил доклад...
Но приборы «слежения» за противником не отметили попаданий, и старший артиллерист «Кронпринца» хмыкнул в телефон:
– Фиксации не было. Это определение визуально...
Однако это так. Против двадцати орудий германской эскадры русские остались с тремя. Но не прошло и минуты, как носовая башня «Славы» вообще замолчала. Офицер сунулся носом в микрофон:
– Капитан-цур-зее, у меня приятная новость – у русских что-то стряслось с первой башней. Позволяю команде крикнуть «ура»...
И это «ура» секретарь тоже отметил в своем блокноте.
Машины часто работали на переменных реверсах, «Славу» трясло, и страшную нагрузку испытывали сейчас крепления бортовых швов. Прицелы уже не были чистыми: оптику загрязнило обилием пороховых газов и выбросом из корабельных труб. Рискуя жизнью, старшина вылезал из башни, протирал линзы спиртом. Носовая башня била в противника только одной левой пушкой...
Ревун прозвучал, но выстрела не последовало.
– Лейт! Замок на левой тоже отказал...
Карпенко спрыгнул вниз. Старшина орал ему в ухо:
– Хана! Шестеренка подачи скапустилась. Рамы замков передернуло, замки не двигаются на осях шестерней.
– Попробуй закрыть пушки силой...
По пять человек наваливались грудью на замки, как на буксующий автомобиль, ноги людей срывались по рифленому настилу брони, искаженные в натуге лица матросов заливал серый пот.
– А хоть ты тресни, не закрыть – и все!
С кормы линкора регулярно, как метроном, стучала кормовая башня. Носовая молчала... Выбивали шестерни из механизма замков. Под градом осколков тащили их в слесарную. Там, в грохоте боя, корабельные мастера пытались выправить оси. Но брак завода мог исправить только завод. Из погребов у башни спрашивали:
– Эй, никак вы там ревете? Или убило кого?
– Хуже, – отвечали комендоры погребным.
Германская эскадра (и без того мощная) сразу обрела новую мощь. Русская эскадра (и без того слабая) еще больше ослабела.
А кто виноват? Рабочий схалтурил. Вот он и виноват.
Одна шестеренка. Одна лишь поганая шестеренка.
И цена-то ей – копейка. Но башня молчала.
– Будь ты проклят, халтурщик! Много ты заработал?
Ну, рубля три он себе сварганил. Башня плакала.
...Эта шестеренка теперь перетирала на своих изломанных зубцах судьбу линкора «Слава» и трепетные жизни 1500 человек.
С высоты фор-марса восторженно сообщал юнга Скрипов:
– Бегут! Чтоб мне отсюда сверзиться, если вру...
На одном германском дредноуте возник пожар – это видели все и не могли только понять – чья заслуга? «Славы» или «Гражданина»?
– Не выдержали немцы, – засмеялся комиссар Тупиков.
– Не выдержали этой позиции, – ответил ему Антонов, более близкий к истине.
Бежали обратно на зюйд крейсера, поторапливались эсминцы. Последние залпы германские дредноуты расходовали по батареям острова Моон.
– Все-таки победа, – сказал комиссар.
– Победа на время нашего обеда, – серьезно ответил Антонов. – Нам мешали отмели и рифы, а немцам – минные поля. Они отошли не ради тушения пожара: сейчас станут искать чистую воду...
Над мачтами «Баяна» расцвели комочки флагов:
КОМАНДА ИМЕЕТ ВРЕМЯ ОБЕДАТЬ.
– Видите? – сказал Антонов. – Как раз кстати...
Городничему позвонил с марса Витька Скрипов:
– Жертвую свою пайку в пользу прожорливых. Вниз не полезу. Страшно спускаться, да и есть не хочется. А здесь хорошо...
Первая фаза боя закончилась. Команды ели наспех, торопливо глотали из мисок борщ, делились впечатлениями, смеялись.
– А немец-то погано стрелял – мы лучше их!
Пока русские обедали, противник запустил впереди себя «искатели»: выбрасывая в море тралы, немцы искали мины. Обнаружив чистую воду, германские корабли тронулись в обход минных банок, чтобы нанести удар со стороны Эстляндского побережья.
Теперь, получив свободу маневрирования, немцы стреляли хорошо. Даже очень хорошо!
«Слава» в нетерпении боя расклепала цепи и навеки погребла свои якоря на грунте. Машины линкора стойко держали его корпус между отмелей и течений. Каперанг Антонов передвигался по рубке шажками мелкими, словно обутый в спадающие шлепанцы. Его ладони любовно обласкивали матовый никель рукоятей боевого телеграфа.
Комиссар Тупиков ясно видел, как выпирало навстречу эскадру противника, над дредноутами вскидывало плотные шапки дыма.
– Ну, отец – так и сказал: «отец», – выкручивайся!
Железные стенания брони наполняли корабль. «Неужели опять Цусима?» Но сознание беспомощности перед мощью противника не терзало людей, – даже в гибели ощутим острый привкус победы. Антонов правой рукой толкнул рукоять телеграфа вперед. Левой рукой рванул рукоять на себя. Машины линкора стали работать на «раздрай». Заворочались гигантские шатуны, толкая винты в разные стороны, отчего «Слава» развернулась на «пятке».
– Лучшего мне ничего не придумать, – сказал Антонов...
«Слава» пошла на врага
Кормовая башня стала теперь носовой, а молчавшая носовая переместилась в корму. Карпенко
