Покойный премьер властно – даже после смерти! – заполнял эти роскошные покои. Чьи они, эти комнаты? Кто здесь живет?.. Лакей довел адмирала до тихой спальни, и шторы отдернулись. На высоких подушках, бледный, весь в поту, лежал изможденный человек. Это был Александр Гучков.
– Кажется, – сказал Колчак, пожимая вялую влажную руку, – я обязан именно вам своим столь высоким назначением?
– Не только мне. Вашу кандидатуру поддержал и Родзянко. Наконец, московский голова Челноков – тоже за вас. Ваше назначение – победа кругов, обладающих разумом и капиталами. Довольно блуждать! Мы видим в вас, адмирал, человека, который способен бороться не только с «Гебеном» и «Бреслау». Мы уверены, что Севастополь в случае переворота будет салютовать
– Вы опять болеете, Александр Иваныч?
– Меня отравили... С тех пор, – отвечал Гучков, – как я пришел к политической деятельности, я постоянно принимаю колоссальные дозы ядов... от царя, от жидов, от большевиков, от поляков! Сейчас я отлеживаюсь после приема яда от Гришки Распутина.
Гучков принял из пузырька столовую ложку противоядия.
– Адмирал, пусть это останется между нами... После боев под Сольдау я от Красного Креста был у немцев в Пруссии. Я имел приватное поручение вывезти от них труп генерала Самсонова. Возле проволочных заграждений меня встретил германский обер-лейтенант, отлично говоривший по-русски. Между прочим, он сказал: «Александр Иваныч, я ведь немало штанов протер в вашей Думе, выслушивая всякие речи. Вы не можете меня вспомнить, это верно – военная форма меняет облик человека. А ведь мы лично знакомы!» Это меня чрезвычайно потрясло, ибо в своих думских речах я не раз касался государственных секретов России, и я спросил немца: «А кто нас знакомил и где?» На что получил ответ: «Нынешний премьер Штюрмер». Обер-лейтенант затем рассмеялся. «Вы тогда, – сказал он мне, – решали с премьером вопросы обороны... о запасах вооружения для войны с нами!» Я спросил немца, кем он считался в России, и обер- лейтенант, ничуть не смутившись, ответил: «Я состоял в охране Распутина от вашего эм-вэ-дэ...»
Гучков замолк, и Колчак веско заметил:
– Распутина нельзя терпеть далее.
– Скоро его не станет, – спокойно отозвался Гучков.
– Вы его уберете, но... где же твердая власть? Не боитесь ли вы, что вас и ваши начинания захлестнет и закроет волна общенародной революции? В море ведь проще: стихия не политика, и мы научились ловко маневрировать.
– Александр Васильич, – перебил его Гучков, – отныне вы должны позабыть, что вы только моряк. Отныне вы должны – и даже обязаны – быть политиком. Если не сумеете сманеврировать в политике, вас захлестнет, как в шторм. Кстати, – добавил Гучков, – политика не такая уж сложная штука, как о ней принято думать. Главное – учитывать настроение людей. Я уверен – вы справитесь!
Вечером Колчак уже отъехал в Могилев... Он любил повторять: «Меня выдвинула война!» Но, кажется, адмирал и сам не заметил, когда и как он целиком отдал себя на служение финансовым тузам, политическим воротилам страны. Сейчас за их мощью, за их думскими трибунами Колчак угадывал силу – ему близкую, ему понятную, его же – Колчака! – ласкающую.
Поезд остановился. Могилев – Ставка – царь – Колчак.
* * *
Его встретил начморштаба адмирал Русин, по прозвищу «железный клюв», ибо любое дело он доводил до конца. Возле Русина ласково улыбался Вася Альтфатер, которого Колчак терпеть не мог за его прогерманские настроения.
– Мы вас вытащили, – намекнул Русин на свой «клюв».
На улице возле кинематографа Колчака встретил Кедров:
– Тебя ждет Алексеев, а потом наверняка примет и государь. Ну, учить тебя не стану. Если есть сабля – нацепи. Ордена не нужны, если нет орденов с мечами. Фуражка обязательна. Для тех, кто представляется впервые, необходимы перчатки...
Разговор с косоглазым М. В. Алексеевым, который был начальником штаба при верховном главнокомандующем, состоялся сразу же. Два часа он инструктировал Колчака, открыв перед ним, как перед комфлотом, многие секреты Антанты и России. Разговор касался Румынии и «Гебена» с «Бреслау», пробравшихся в Черное море.
– Вы должны их выжить! – требовал Алексеев. – Эбергард размазня и плакса. Он окружил себя льстецами... гнать всех в три шеи! Сейчас важно общерусское стремление на Босфор и Дарданеллы... поняли, адмирал?
Николай II проживал в губернаторском доме. Скороход в лаковых сапожках проводил Колчака до охраны его величества.
– Сдайте оружие, – велели Колчаку в вестибюле.
– Огнестрельного не ношу, а саблю не сдам...
В карауле стояли конвойцы, каждый из них застыл на отдельном квадратном коврике. Собутыльник царя адмирал Нилов дружески подхватил Колчака, увлекая его дальше. Обеденная зала была обклеена белыми мещанскими обоями. Постаревший Николай II (говорят, он много пьянствовал в Ставке, вдали от Алисы) вышел из дверей, ведя за руку наследника, который баловался по-детски. За ним шел грудастый, как баба- кормилица, матрос со «Штандарта» Деревенко – тоже персона, «дядька» наследника. Мальчик-цесаревич, подобно старичку, ходил с тросточкой, сияя солдатским «Георгием».
– Господа, – объявил император тускло, – сегодня у всех нас большая радость. Из Троице-Сергиевой лавры нам прислали икону явления божьей матери Сергию Радонежскому. Алексис, – сказал он сыну, не изменив тона, – не надо баловаться...
При разведении гостей к столу кто-то жесткими пальцами схватил Колчака за плечо – это был обер- гофмаршал.
– Фам сюта, – показал он Колчаку стул (отдаленный).
Удивительно было изобилие разных водок и закусок. За столом же, после выпивки, подавали: суп с потрохами, ростбиф, пончики с шоколадным соусом, фрукты и конфеты, квас в серебряных кувшинах, вина текли – красные, портвейн и мадера. Наследник вел себя за столом крайне неприлично. Деревенко дергал его сзади за вихор. Царь молчал и много пил. Ставка считалась на походе, а потому вся посуда была металлической (золото, серебро, платина).
– Разрешаю курить, – сказал потом царь, закуривая.
Колчак не был свитским офицером, за одним столом с императором он сидел впервые. Его, человека дела, крайне поразило, что Николай засунул его в дальний угол стола, сам же воссел между Ниловым и сыном, которых и без того каждый день видел. А ведь, казалось бы, сегодня царя должен интересовать только он, новый командир Черноморского флота... Лишь после кофе, когда дворцовые лакеи, одетые по случаю войны в солдатскую форму, стали убирать со стола, император вспомнил о Колчаке.
– Александр Васильич, – сказал он ему, – прошу в сад...
В саду он, как попугай, повторил – слово в слово – все то, что Колчак уже слышал от Алексеева. От солдатской шинели царя неприятно разило карболкой, и этот запах мешал Колчаку, который на флоте привык к духам. В завершение царь сказал:
– Мне о вас так много говорили, что я стал подозрителен. Мне известно, что вы недостойно якшаетесь с этим... как его... с этим Гучковым, это нехорошо. Они, эти думские горлопаны, желают мне зла, это тоже нехорошо. Я могу нажать кнопку на столе, и их не станет. Но я этого пока не делаю, что уже хорошо...
Колчак вернулся в свой вагон, который ждал его на путях и который сразу же прицепили к составу, идущему на Севастополь.
– Саня, – спросила жена, волнуясь, – ну что там?
Поезд тронулся. Колчак проводил глазами халупы могилевских окраин, которые показались ему даже красочными из-за обилия садов и цветущей зелени обывательских огородов.
– Ничтожество! – ответил он жене. – Нужны другие люди...
Поезд летел через великую страну в солнечный Севастополь.
Колчаку было тогда 43 года – не только в России, но даже за рубежом не было такого молодого командующего флотом!
* * *
Пресса буржуазных газет работала
