свидетелей и потерпевших какой-то второй смысл. Но протоколы, составленные аккуратным Никишиным, были настолько определенными, что не оставляли места ни для какой фантазии. Измучив себя до крайности этим бесплодным занятием, Евгений Константинович развернул аккуратно вычерченную схему и невольно залюбовался ее исполнением. Никишин не упустил ничего, обозначив не только главные предметы, но и все подставки для цветов, где и как стоял каждый стул и табуретка, даже ширина половика с кровяным пятном была указана по всем чертежным правилам. И, может, старое недоверие к столь же аккуратным протоколам Никишина вызывало у Евгения Константиновича внутренний протест против этой бумажной красоты. Сам он больше имел дело с наспех вычерченными планами, которые чаще всего укладывались на маленьких листочках блокнотов. В них не соблюдался масштаб, не обозначались север и юг, но эти планы-наброски дышали какой-то беспокойной оперативной мыслью, заставляя думать, предполагать, спорить…
Евгений Константинович и Ефим Афанасьев пришли в дом к Червяковым днем, застав только Анну, хлопотавшую возле печки. Ефим объяснил ей, что товарищ из Свердловска интересуется старым происшествием в их доме, а Евгений Константинович увидел, как не спеша вытерла она руки фартуком и покорно пригласила их пройти, оставаясь безучастной ко всему.
– Стреляли из этого окна? – спросил Евгений Константинович у нее, хорошо помня схему Никишина.
– Из этого.
– А вы, значит, стояли там… – Он заглянул в другую комнату и увидел кровать, к которой от самой двери тянулся половик. – Половик тот же?
– Нет, другой уже, – ответила она и тут же добавила: – Но он из той же полосы, вместе ткан. Только старый-то износился. Давно ведь все было. Уж забывать стали…
Евгений Константинович прошелся по чистой комнате, остановился около кровати, показал на половик.
– Кровь здесь была? – обратился теперь уже к Афанасьеву.
– Тут вот, весь левый край половика в крови был, и на полу немного.
– Сходим-ка в огород, – предложил Евгений Константинович и попросил Червякову: – Откройте, пожалуйста, то окно.
Анна послушно выполнила просьбу.
Ефим Афанасьев показал Евгению Константиновичу, где был найден патрон от «ТТ», провел по огороду до проулка, выходившего на дорогу к станции. Но тот обратил внимание на изгородь.
– Жерди, – сказал коротко, будто про себя. – Вы осматривали их тогда?
– Не помню.
– На них же должны быть следы тех, кто залезал сюда…
– Не помню, – повторил Ефим.
А Евгений Константинович подошел к окну, из которого на них смотрела Анна Червякова, и поднялся на фундамент. Подоконник пришелся ему по пояс. Анна отступила от окна, и он увидел кровать в другой комнате: пожалуй, схема была правильной. Спросил хозяйку:
– Когда лезли к вам, свет в этой комнате горел?
– Даже и не знаю. В той-то, где мы были, горел.
– Ясно…
Но Ефим Афанасьев видел, что Лисянскому ничего не ясно. Он лег животом на подоконник и, оперевшись на локти, о чем-то думал, равнодушно рассматривая комнаты. Ефим кашлянул, и Лисянский спрыгнул на землю.
– Зайдем к хозяйке еще. Поговорим немного… В доме попросили разрешения закурить. Присели возле стола в первой комнате.
– Муж ваш говорил, – начал Евгений Константинович, – что в тот вечер вы собирались спать, когда он услышал грабителей?.. Вы чем в это время занимались? Уже легли?
– Нет еще. Только постель взялась разобрать, – ответила она.
– Не раздевались еще?
– Нет. Потом и в больницу увезли в чем была.
– Один или двое были в окне, не приметили?
– Ничего я не видела. Упала – и все.
– А где охотничье ружье мужа находится?
– Там, – она показала на шифоньер у дальней стены.
– Так… Вы стояли возле кровати где? Покажите.
Анна прошла к середине кровати и стала спиной к работникам милиции, обернулась:
– Вот здесь.
– Ага! Стояли спиной к дверям?
– Спиной.
– А в какую ногу вас ранили?
– В левую.
– Хорошо. Встань-ка, товарищ Афанасьев, вместо хозяюшки, – попросил он Ефима.
Когда Афанасьев занял место Червяковой, Лисянский выскочил на улицу, вышел в огород и снова по явился в окне. Опять прилег на подоконник. Спросил Червякову:
– После выстрела вы повернулись?
– Не помню.
– Но упали-то вы на половик? Там ведь кровь-то была.
– Выходит так, но я все равно никого тогда не видела…
– А я не об этом… Хватит, Ефим. У тебя рулетка с собой?
– С собой.
– Дай-ка ее сюда. Хочу еще раз расстояние смерить.
– Так я же мерил.
– Давай, говорят! – И Афанасьев впервые за все время знакомства с Лисянским почувствовал в его голосе нотки беспрекословного приказа. Отдал рулетку,
– Тяни, – коротко распорядился тот.
Афанасьев прошел с концом рулетки по половику до кровати, обернулся к Лисянскому, но тот поправил его:
– Ты стань туда, где стояла хозяйка!
Ефим подался на шаг влево, и Лисянский тотчас же остановил его:
– Ладно. На каких-то три сантиметра разница. Это – ерунда!
Через минуту он снова появился в доме. Сразу спросил Червякову:
– Муж в это время находился в комнате вместе с вами?
– Здесь был.
– А что он делал?
Анна пожала плечами, затрудняясь объяснить. Сказала, наконец, неуверенно:
– Чего ж ему делать-то? Сидел, да и все.
Лисянский видел в комнате только два стула, стоявшие по бокам небольшого столика у окна, направо от кровати.
– Где сидел? Здесь или тут? – он показал на стулья по очереди.
– Не помню, – ответила она.
Ефим видел, что сейчас она разговаривает с Лисянским так же, как когда-то с ним в больнице: со смятением и страхом. Видимо, память вернула ее в тот вечер, когда она чуть не лишилась сознания от испуга и не хотела отпускать мужа даже за помощью в больницу.
– А вы постарайтесь вспомнить, – настаивал Лисянский.
– Тут и сидел на котором-то, – только и смогла уточнить она. – Чего же ему по комнате болтаться без дела.
– Жаль, что не помните…
Когда отошли от дома Червяковых на приличное расстояние, Евгений Константинович увидел около одного дома скамейку и предложил:
– Давай посидим немного, Ефим.
