таить, привыкла я к нему. Казалось, у меня он совсем другим был. Как бы все дальше пошло, гадать не буду, только мальчишка мой вырос и никак не мог принять его… Деревня – два десятка домов, все на виду, куда деваться? У всех дети, они все слышат. Видно, через них идо моего дошло, что старшие говорили. Пришел такой день, когда сын спросил меня:
– А где наш папа? Убит?
– Убит, – говорю, – на войне.
– А этот твой, – спрашивает, – предатель?
– Никакой, он не предатель, – отвечаю.
– Ну, изменник…
– Мал ты еще рассуждать об этом, – пристрожила тогда сына. А. сама подумала: «Ладно ли делаю?»
Анна подвинула к себе остывший чай, отпила глоток,
– А парня моего с той поры как подменили. В школу уйдет – и с концом, только к вечеру явится. Поест не поест, сразу в постель. Не прошло и недели, приходит учительница: оказывается, Генка-то и в школу перестал ходить. Вдвоем с ней едва уговорили его вернуться в класс. Я тогда Афанасью-то и сказала, чтобы не приезжал он больше ко мне. Обещал… А слова не сдержал. Нет-нет да и зайдет: не могу, говорит…
– А сын?
– Сын, сын. – Она опять замолчала, пока не решилась: – Дождался весны и сбежал совсем, Через милицию едва нашли месяца через два. – И, словно торопясь переступить неприятное для себя, заторопилась: – И Мельник больше у меня в доме не бывал. Упросила отстать… Правда, не упускал еще случая встретить меня где-нибудь на стороне, все уговаривал уехать с ним куда-нибудь, хоть еще дальше в Сибирь. Говорил, что пройдет все это у парня. Ну а я решила: хватит, Анна, греха на твою душу. Да и самой уж четвертый десяток шел, сын до попреков дорос…
– Так и уехал Мельник со старой семьей?
– А куда ж ему деваться: ведь и у него дети. А я отказала без всякой надежды… Перед отъездом своим приезжал проститься. Плакал даже… Вот так и знавала я Афанасия Мельника, – закончила она.
Саломахин подождал некоторое время, надеясь, что Анна сообщит ему и другое. Наконец сказал сам:
– Анна Никифоровна, а ведь после того Мельник приезжал сюда.
– Когда?
Он увидел в ее глазах изумление.
– Четыре года назад.
– А… – протянула она. – Про то я знаю. Он ведь и меня не миновал. – Она едва приметно усмехнулась. – Вспомнил старое, заехал. А я и ночевать ему не дозволила. Проводила обратно. Постарел…
– Куда же он поехал от вас?
– Говорил, в Свердловск. Собирался в Нижнем Тагиле да в Асбесте побывать. Хотел либо железа, либо шифера на дом купить. Еще спрашивал у меня, где легче достать. Но я в этом не понимаю.
– А в Шадринске он останавливался?
– Должно быть, – ответила она просто. – Шкурки каракулевые на продажу привозил. На вырученные деньги и хотел кровлю-то купить. Давала я ему тогда шадринский адрес женщины из нашей деревни, она еще в войну туда за мужем уехала да тоже овдовела.
– Я могу узнать ее адрес?
– Пожалуйста, если надо.
– Надо, Анна Никифоровна.
Василий Тихонович с трудом скрывал волнение, которое все больше охватывало его. Записав в блокнот шадринский адрес, он спросил ее наконец:
– Фамилия мне ваша напоминает знакомую… Скажите, у вас нет родных в Свердловске?
– Нет. Сын под Свердловском живет. Правда, бывать у него не приходилось, не приглашает сильно-то… Видно, все с той поры. Тогда ведь, когда привезли его из Ташкента-то, он дома недолго пожил, года два или три. Как дотянул до семилетки, так и уехал в фэзеушники. Работал по разным городам, пока не женился, да и осел, где запнулся о семью… Меня признает, конечно, но неласковый вырос…
– Адрес его вы знаете, конечно?
– Сейчас посмотрю. – Она прошла в чистую горницу, вынесла оттуда коробку и, отыскав в ней старый конверт, подала его Саломахину.
Василий Тихонович прочел обратный адрес. Он мгновенно понял, почему ему с самого начала не давала покоя фамилия этой женщины. И скорее не спрашивая, а размышляя, сказал:
– Значит, Геннадий Печеркин из Соколовки ваш сын…
– Мой. Двое ребятишек у него сейчас.
– Он встречался с Мельником, когда тот заезжал к вам в последний раз?
– Нет. Я ведь говорила, что он еще мальчишкой невзлюбил его. Геннадий уже семь лет живет отдельно от меня…
– Не встречался, значит?
– Нет, – она оживилась даже. – Сознаюсь перед вами: в ту осень, когда Афанасий явился сюда, я шибко перепугалась, потому что мои именины должны были наступить и Геннадий с женой обещался в гости приехать.
– И приезжал?
– Приезжал. Ребятишек, правда, с собой не привезли. У сватьи в Березовске оставили. А сами гостили целую неделю.
– А в Свердловске они могли с Мельником встретиться?
– Что вы! Геннадий если бы и увидел его, то не остановился бы. Не любит он его.
– Вы говорили сыну, что приезжал Мельник?
– Бог с вами! Ни полслова! Он бы мне не простил этого.
– Когда у вас день рождения-то?
– Двенадцатого ноября.
– А Мельник приезжал?
– Перед праздником близко.
– А сын, насколько я понимаю, очевидно, уехал числа двадцатого?
– Раньше – поправила она. – Приехали они сразу после праздников, дня за два до именин. А уехали на третий или четвертый день после. Выходит, числа пятнадцатого-шестнадцатого.
Василий Тихонович знал, что на шадринском рынке Афанасий Мельник задерживался пятого ноября.
– Вы уверены, что ваш Геннадий не встречался с Мельником?
– Если бы он хоть узнал о его приезде, то все равно выговорил бы мне, – ответила она убежденно. – Не сдержался бы, припомнил старое. Ненавидит он его… Да и откуда ему было знать?
Откровенность Анны Печеркиной не вызывала у Саломахина сомнений. Но где-то в душе он уже решил, что между ее сыном и Мельником была какая-то связь,
Прояснить все мог только Шадринск.
21
Из Шадринска Саломахин связался по телефону с Суетиным. Моисеенко из Молдавии еще не вернулся,
– В дороге, – сообщил Суетин. – Ждем завтра.
Подробно рассказав о встрече с Анной Печеркиной, Саломахин предупредил:
– Задержусь еще дня на два. Позвоню потом.
…После десяти утра Василий Тихонович постучался в квартиру Клавдии Коляскиной – той самой знакомой Анны Печеркиной, к которой четыре года назад должен был заехать Афанасий Мельник.
Дверь долго не открывалась. Наконец, неприветливо осведомившись, кто пришел, в двери показалась заспанная с неприбранными волосами женщина. Не взглянув на Саломахина, повернула обратно, бросив через плечо:
– Проходите.
