– Как же вы могли в пассаже купить билеты, которые продавались в Верхней Салде?
– Какая Верхняя Салда?! – растерянно посмотрел на него Пустынин.
– Прочтите в этом письме строки, подчеркнутые красным карандашом, – сказал ему Иван Петрович, передавая письмо фабрики Гознак.
Прочитав, Пустынин посмотрел на письмо как на похоронную.
– Нашлись, что ли, билеты? – спросил он.
– Так ведь их необязательно и находить, – ответил с улыбкой Иван Петрович. – Вы же сами передали следователю номера, отмеченные на таблице в газете.
– Какой кошмар! – сказал он тихо.
– Говорить по существу будем, Пустынин? – жестко осведомился Иван Петрович.
– Какой кошмар!
– Билеты эти нельзя было купить ни в пассаже, ни на вокзале, как утверждала ваша жена.
– Их принесла Светлана, – подавленно признался Пустынин.
– Минуточку, Юрий Михайлович, я достану бланк протокола допроса…
В следствии наступал перелом.
На другой день Упоров обрушил на Хомину почти весь груз имеющихся улик. После того как она письменно подтвердила свои показания о месте приобретения билетов шестого выпуска, он познакомил ее с письмом фабрики Гознак. И когда она наконец ухватилась за утверждение, что билеты приобрела в командировках, он показал пять ее заявлений с категорическим отказом вспомнить место покупки и предъявил показания Пустынина. Наконец Иван Петрович решился на последнее: он вызвал в управление Куркову. Пока она сидела у его помощника, он познакомил Хомину с ее объяснением.
И натолкнулся на решительное, злое противодействие:
– Никакого пианино я не выигрывала. Никакой Ани Курковой среди моих знакомых нет, – отрезала Хомина.
Она отвернулась. Но Иван Петрович долго смотрел на нее. И когда понял, что она чувствует его взгляд, всей кожей чувствует его молчаливое презрение, поднял трубку и сказал:
– Попросите ко мне в кабинет Анну Сергеевну Куркову.
Не впервые Иван Петрович устраивал очные ставки. Для него они давно стали привычной формой сопоставления показаний, фактов, событий, подтвержденных или не подтвержденных документами. В некоторых случаях очные ставки помогали следствию, часто все оставляли без изменения. Иногда они даже оправдывали человека, чаще подтверждали его вину. При очных ставках часто разыгрывались тяжелые сцены с угрозами, с укорами, со слезами обиды, со вспышками гнева, даже ярости, бывали и обмороки. А следователь обязан был оставаться равнодушным ко всему, он должен был только записывать показания сторон, записывать, не поправляя, ибо показания каждой стороны в данном случае заранее считаются по закону объективными. Что касается личных переживаний следователя, то до этого никому нет никакого дела. Тем более – закону.
В то же время Иван Петрович, конечно же, хорошо знал, как удачная очная ставка, при всей своей огромной психологической нагрузке, может благотворно отразиться на всем следствии.
И все-таки сейчас, за минуту до появления в его кабинете Ани Курковой, Иван Петрович вдруг почувствовал, как ему обожгло уши, щеки, как его захлестнул нелепый, беспомощный стыд, какой испытывает человек, видящий, что на его глазах сейчас ударят, оскорбят нй в чем не повинного человека, и лишенный возможности помешать этому.
Аня Куркова вошла в кабннет порывистая и раскрасневшаяся. Голубенькая спортивная шапочка еще больше подчеркивала ее румянец: видимо, шла она в управление по морозу пешком. Увидев Хомину, она сначала обратилась к ней:
– Ой, Светлана Владимировна! Здравствуйте!
И оступилась в ответном молчании. Потом испуганно посмотрела на Упорова и спросила приглушенно, с тревогой:
– Что-нибудь случилось, Иван Петрович?
– Светлана Владимировна вас не знает, Анна Сергеевна.
– Как не знает?
Анечка Куркова с трудом усвоила порядок очной ставки и с детской покорностью следовала за Иваном Петровичем, деловито задававшим вопросы сначала Хоминой, потом ей и записывающим в той же последовательности ответы. Она не смотрела ни на Хомину, ни на него, подавленная неестественностью обстановки, в которой спокойствие следователя было столь же жестоким, как и непостижимая категоричность заявления Хоминой. И только тогда, когда Иван Петрович предложил Хоминой подписаться под каждым ее ответом, и та уверенно сделала это, а потом передал протокол Ане Курковой, девушка, с трудом выводя свою подпись, вдруг уронила голову на стол и расплакалась навзрыд.
– Вы же такая красивая!.. Как вы можете?.. – выговаривала она, всхлипывая. – Я вовсе не навязывалась вам никогда, завидовала, что вы такая серьезная… Думала, вправду вы свою девочку любите и хотите все для нее!..
Она по-прежнему не смотрела на нее и сквозь слезы говорила куда-то в сторону, словно сама с собой.
И Хомина выдавила из себя, обращаясь к Упорову!
– Уведите меня…
Когда она вышла вместе с милиционером, Аня Куркова затихла, только изредка вздрагивала вся, как от озноба.
Иван Петрович подошел к ней, положил руку на плечо:
– Вот видите, Анна Сергеевна… Я сдержал свое слово. Вся история объяснилась…
– Ой, Иван Петрович!..
Утром измученная бессонницей, осунувшаяся Хомина попросила у Ивана Петровича бумагу.
В очень сдержанном тоне она признала свое преступление.
После первых показаний преодолел свою скованность и Пустынин.
Правда, Хомина не отступилась от своего заявления, что билеты четвертого выпуска были подброшены ей после завершения работы комиссии. Оно полностью сходилось с показаниями Пустынина, и Упоров оставил его пока без внимания.
Хомина объяснила далее, что именно подброшенные билеты и натолкнули ее на мысль утаить некоторое количество из подлежащих уничтожению при работе комиссии по следующему выпуску.
Делала она это просто, на виду всех членов комиссии. Пересчитанные билеты попадали на ее стол для последнего контроля. Она просматривала их, но, прежде чем передать под пресс, незаметно сбрасывала часть билетов в корзину для бумаг.
Билеты пятого выпуска Хомина вытащила из корзины тогда, когда члены комиссии, проколов под прессом последнюю пачку, разошлись домой. Она сложила их в свою сумочку и вышла из здания сберкассы без всяких подозрений.
К следующему хищению билетов она готовилась заранее. Месяца за два до начала работы комиссии стала ходить на работу со спортивным чемоданчиком, намеренно оставляла его открытым настежь, и любопытному взору могли предстать не только кошелек, но и различные атрибуты дамского туалета.
Похищенные привычным образом билеты шестого выпуска лотереи она уложила в этот чемоданчик, который уже ни у кого не мог вызвать подозрения.
Иван Петрович не преминул через Пустынина приобщить этот чемоданчик как вещественное доказательство по делу.
В результате многочисленных допросов Хомина окончательно уточнила количество похищенных ею билетов четвертого выпуска – сто пятого – около двухсот пятидесяти-трехсот и шестого – около пятисот- шестисот.
Но Упоров отличался обстоятельностью.
Когда Хомина уже решила, что следствие закончено полностью, он вызвал ее в свой кабинет еще раз. Когда она вошла, он впервые за эти дни увидел ее полную растерянность. В его кабинете уже сидели Пустынин, Бекетова и двое понятых, не известных Хоминой.
А на столе следователя в одиночестве стоял спортивный чемоданчик Хоминой, в котором со
