волей противника…
Упорная оборона каждой пяди земли постепенно стала единственным принципом его руководства. Понятию военного искусства он противопоставил в конце концов понятие грубой власти, власти, наибольшая сила воздействия которой гарантируется, по мысли Гитлера, силой воли, на которую опирается эта власть».
Справедливости ради надо сказать, что Манштейн в своем сочинении часто рассуждает именно как «человек искусства», рассматривающий любую территорию исключительно как своеобразный полигон для проведения военных игрищ без учета политических, экономических и человеческого факторов. Ни один политический руководитель не согласится без сопротивления оставить неприятелю целые районы страны, тем более экономически развитые и густонаселенные, на основании оперативных изысканий пусть даже самых талантливых генералов, логично рассуждающих о тонкостях военного искусства, но не несущих перед нацией бремени ответственности за принятые решения.
Недаром Жорж Клемансо считал, что «война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным».
Оставление территорий врагу вносит в умы «электората» смятение и сомнения в дееспособности политического лидера.
Такую стратегию — оставлять территории, отравлять колодцы, беспрерывно изнурять противника внезапными налетами — безболезненно могли себе позволить степные кочевники вроде массагетов, скифов или половцев.
Такую стратегию, владея бескрайними по масштабам начала XIX века пространствами, смог принять российский император Александр I в 1812 году. Тем не менее, несмотря на то что военный министр Барклай де Толли еще до начала войны советовал, отказавшись от генеральной битвы на границе, оставить западные провинции и даже «завлечь неприятеля в недра отечества нашего», отступление русских войск было мерой вынужденной, продиктованной трехкратным численным превосходством «Великой армии» Наполеона, а до того русские генералы собирались действовать сугубо наступательно. Решение «вести войну оборонительную» было единственно верным, но оно потрясло русское общество, внесло раскол в генералитет, породило недовольство в армии и всеобщую неприязнь к полководцу, претворявшему эту стратегию в жизнь.
«Стыдно носить мундир, ей-богу… Что за дурак… Министр Барклай бежит, а мне приказывает всю Россию защищать. Пригнали нас на границу, растыкали, как шашки, стояли, рот разинув, загадили всю границу и побежали», — возмущался командующий 2-й Западной армией князь Багратион.
«Как? В пять дней от начала войны потерять Вильно, предаться бегству, оставить столько городов и земель в добычу неприятелю и при всем том хвастать началом кампании! Да чего же недостает еще неприятелю? Разве только того, чтобы без всякой препоны приблизиться к обеим столицам нашим? Боже милостивый! Горючие слезы смывают слова мои!» — писал государственный секретарь Шишков.
Владимира Богдановича с поста главнокомандующего сняли, но и М.И. Кутузов, на словах декларируя приверженность самым решительным действиям, на деле продолжал придерживаться барклаевской стратегии: избегать генеральных сражений, сохранять армию, выигрывать время, заставить противника «ценой крови приобретать каждый шаг, каждое средство к подкреплению и даже к существованию своему и, наконец, истощив его силы, с меньшим, сколько можно, пролитием крови, нанести ему удар решительный». Будь его воля, фельдмаршал и заведомо проигрышный Бородинский бой, в котором сгорела половина русской армии, не стал бы давать. Но у ворот древней столицы Бородина было не избежать из соображений морально-политических (так же как подвиг и гибель трехсот спартанцев были в первую очередь пропагандистской, а не военной акцией). А уж отдать приказ на оставление Москвы, вопреки мнению всего своего штаба, мог только М.И. Кутузов — обладавший прочным авторитетом, пользующийся всеобщим признанием, имевший огромные полномочия и хитроумный, как египетская лягушка (смог бы, пожалуй, и Барклай, но, вероятнее всего, его бы устранили от командования). Даже самодержец российский, всерьез опасавшийся, что его вот-вот придушат шарфиком, как папу, не санкционировал бы такое решение, если бы присутствовал на историческом совещании в Филях.
Человеческий фактор стал причиной провала осенью 1914 года математически выверенного плана молниеносного разгрома Франции, составленного начальником германского Генерального штаба Альфредом фон Шлиффеном. Идея состояла в том, чтобы, сосредоточив максимум сил на севере, нанести удар через территорию нейтральных Бельгии и Люксембурга и в ходе глубокого стратегического охвата вторгнуться в самое сердце Франции. При этом в центре фронта надлежало держать прочную оборону, а на юге, где легко прогнозировалось наступление противника в Эльзасе и Лотарингии, — иметь минимум войск и с боями отступать, заманивая французов к Рейну. Все было продумано, взвешено и исчислено: через шесть недель правофланговые германские армии, не имея перед собой никаких оборонительных линий, неудержимым «паровым катком», независимо от запаздывающих маневров противника, выкатывались к портам Ла-Манша и обходили беззащитный Париж с запада, в то время как правое крыло французов — две армии из пяти увлекались на восток и уже не успевали вернуться. Затем следовал разгром юго-восточнее столицы, и война на Западе заканчивалась еще до того, как союзник Франции, Россия, успевал завершить стратегическое развертывание. Впрочем, при неблагоприятном стечении обстоятельств ради главного выигрыша Шлиффен был готов пожертвовать и Восточной Пруссией. А вот его преемник Гельмут Мольтке-младший и другие высокопоставленные исполнители, не вникшие в суть гениального замысла, — нет.
Для начала осторожный Мольтке усилил свой левый фланг в Лотарингии, естественно, за счет ослабления ударного правого. Теперь на главном направлении у немцев имелось не семикратное, а всего лишь трехкратное превосходство. Затем в ходе Приграничного сражения высокородные командармы, плевать хотевшие на сухие стратегические выкладки, бросились за военной славой и одержали ряд тактических побед, блестящих и никому, кроме их самих, не нужных. В Лотарингии принц Руперт Баварский отступать не захотел, натурально разбил врага и двинулся вслед за ним штурмовать французские укрепленные линии. В центре кронпринц Вильгельм и герцог Альберт Вюртембергский блестяще отбили атаку противника в Арденнах и, словно медведь на рожон, поперли на запад, к фортам Вердена и реке Маас. На севере, увлекшись преследованием, немецкие генералы постепенно изменили общее направление движения главных сил и вместо обхода Парижа вышли к нему с востока. Наконец, под впечатлением «досрочного» и успешно начавшегося русского наступления была предпринята бессмысленная переброска двух корпусов и одной кавалерийский дивизии в Восточную Пруссию. Корпусов, снова изъятых из состава правофланговых армий.
Всё.
Германия везде удержала собственные территории и проиграла Первую мировую войну.
Ослабленной ударной группировке обойти Париж не удалось, французы успели перебросить войска с юга на север, «блицкриг» закончился битвой на Марне, а Германская империя ввязалась в четырехлетнюю бойню на два фронта без шансов на победу.
Или можно вспомнить, как взбеленился товарищ Сталин, когда ему предложили сдать Киев. Потом уже Жилин и Самсонов, корифеи советской военно-исторической науки, докажут, что Иосиф Виссарионович, в соответствии с собственным «сталинским учением о контрнаступлении», специально заманил гитлеровцев к Москве и Сталинграду. А тогда нежелание поступиться территорией и промедление с принятием решения обернулось катастрофой.
Теперь самому Гитлеру предлагалось оставлять территории. Правда, чужие, но он-то уже считал их своими — воплотившейся мечтой о «жизненном пространстве» для арийской расы. Фюрер прикипел душой к угольным шахтам Донбасса, нефтяным вышкам Майкопа, к никопольским никелевым разработкам, к нивам Кубани и украинскому чернозему.
В общем, господин фельдмаршал фон Манштейн получил приказ: «Стоять насмерть!» В частности, до последнего солдата удерживать базовые аэродромы Морозовск и Тацинская, через которые пролегал воздушный мост в Сталинград.
Однако, поскольку на все просьбы штаба группы армий «Дон» передать из группы Клейста хотя бы три дивизии для усиления Гота из ставки следовал неизменный отказ, на армии Паулюса Манштейн безоговорочно поставил крест. Теперь он надеялся только на то, чтобы «Сталинградская крепость» устояла сколь можно дольше, сковывая как можно большие силы русских. Дальнейший план зимней кампании
