Мультифлора горячо поблагодарила доблестных моряков за их героические труды, а пан Левкойник не сдержался и через весь стол шепнул Пионии:
– Скажи стишок… Непременно…
Та встала, оперлась о подлокотники кресла и продекламировала свое новое творение:
На сей раз стихотворение разъяснений не требует, все ясно и так.
Не желая оставаться у юной поэтессы в долгу, Первый Адмирал Флота почти не задумываясь ответил в рифму, используя почти те же слова, что и она:
– Тебе нет равных! – воскликнул пан Клякса. – Ты станешь гордостью Адакотурады! Адмирал, прими мои поздравления!
Капитан Тыквот в стихах ничего не смыслил и не понимал, о чем речь, так что молча прихлебывал кофе и с привычным отвращением курил сигару.
Разговор за столом касался в основном будущего дочерей четы Левкойников.
– Жаль, что мне не придется присутствовать на свадьбе Резеды, – сказала Мультифлора, – но я понимаю, что пан Адам должен сначала представить ее родителям. Было бы нетактично поступить иначе.
Как бы желая исправить свою вину передо мной, Вероник принялся расхваливать моих родителей:
– Это такие люди, Боже мой! Я знаю их с того самого дня, как они въехали в наш дом. Ни разу не задержали квартплату, не сорят на лестнице, не пачкают стен, не шумят. Золото, а не жильцы! Старший пан Несогласка сам себе пишет книги и делает птичьи чучела. Но чтобы самому когда-нибудь превратиться в птицу – никогда! Я врать не буду! Пани Несогласка этого ни за что бы не допустила! Вот, господа, какие это квартиросъемщики!
– А любят ли они цветы? – внезапно спросила Мультифлора.
– Еще как! Пани Несогласка каждый день прикрепляет к шляпке свежий букетик. Хоть и искусственные, но все ж таки цветы. То васильки, то фиалки, а по воскресеньям и праздникам – только розы! Клянусь! Красивее настоящих!
Тут Георгина страшно расчихалась. Капитан Тыквот сказал: «Будьте здоровы!», Вероник прервал свои излияния, зато Алойзи услужливо сообщил:
– Покидая страну Обеих Рецептурий, я прихватил с собой образцы безотказных лекарств. Тут у меня флакончик «Античихалина». После его употребления самый застарелый насморк моментально как рукой снимает.
Георгина протянула было руку за лекарством, но быстро отдернула ее и тихо сказала:
– Нет… Нет… Что скажет мой жених, если я перестану чихать? Ведь больше всего ему во мне нравится именно это. Нет, Адмирал, извините, вашей любезностью я воспользоваться не могу.
После обеда мы с паном Кляксой поблагодарили хозяев, погладили собачек и отправились восвояси. Вероник, завершивший свои дела на «Анемоновой Горбушке», пошел с нами. Он уже смахнул пыль с мебели, а заодно вымыл окна, как и положено хорошему привратнику.
В метеорологической лаборатории мы застали Лимпотрона. Он как раз устанавливал силу ветра и настраивал погоду на время торжеств по случаю королевского обручения. Мы уже направлялись в свои апартаменты, когда Лимпотрон нас окликнул:
– Тут у меня есть кое-что для вас, господа! Это награды, которыми король решил отметить ваши заслуги. Для пана профессора – Командорский Крест Золотого Петуха со звездой, для пана Несогласки – орден Куриного Пера, для пана Чистюли – медаль Экспортного Яйца. Будет лучше, если вы нынче наденете их. Еще я принес три банки парадного порошка. Посыпьтесь им согласно протоколу церемониала. А вот три золотых хронометра. Они, правда, сломаны, зато самой лучшей марки. Они взяты из королевской коллекции и обладают исключительной ценностью, поскольку их собственноручно сломал сам король Кватерностер I.
Мы поблагодарили министрона за высокие награды и удалились к себе.
– Времени остается немного, – сказал пан Клякса. – Надо переодеться для сегодняшних торжеств.
– Надо ли нам, как адакотурадцам, раздеться по пояс и посыпаться серебряным порошком? – с тревогой в голосе спросил Вероник.
– Пойдем по пути компромисса, – ответил пан Клякса. – Мирное сосуществование обязывает. Мы посыплемся этим порошком, но поверх наденем собственную одежду. И волки будут сыты, и овцы целы.
Не переставая радоваться и удивляться гениальности пана Кляксы, мы приняли его предложение, быстро переоделись в праздничное платье и украсили себя пожалованными орденами и медалями. Стоя перед зеркалом, великий ученый разглаживал свои усы, брови и бороду, как вдруг рядом с собой заметил отражение Вероника и закричал:
– Пан Вероник! Как это понимать? Уж не собираетесь ли вы явиться к королю в рабочей одежде?
– Другой у меня нет, пан профессор. Но по случаю сегодняшних торжеств я зашнуровал ботинки парадным красным проводом. Вот, посмотрите.
С этими словами он поднял ногу и продемонстрировал пану Кляксе ботинок.
– Фью-фью! – буркнул профессор. – Откуда у вас этот новенький провод? Умереть – не встать! Адакотурадки с ума посходят от восторга при виде ваших ботинок. Что поделаешь. У какого Веронька нет своего конька?
– Вы хотели сказать «Вероника», – вырвалось у меня.
– Неужто ты не понимаешь, Адась, что неладно, зато складно? – пожурил меня пан Клякса. – Если так поступает поэт такой величины, как Пиония, то мне сам Бог велел. Пойдемте, господа. За мной!
