После боя справляли тризну. Погибших, всех вместе, и врагов, и своих, сложили на большом кострище, сложенном из мертвых высохших деревьев, которые есть в любом лесу, надо только уметь искать... Повалил черный дым, и гулкое пламя взметнулось ввысь, в светлое утреннее небо.
— Вы стойко бились на трупах врагов, — читал хвалебную вису Хельги. — Никто не избегнет норн приговора.
— Никто не избегнет норн приговора, — хором повторили дружинники. Снорри, Ирландец, Никифор... Не было только Радимира. Не было его и среди павших. Правда, кто-то видел, как он падал со скалы в воду.
— Упал и больше не вынырнул! — держась за раненую руку, взволнованно пояснял Имат. А Снорри плакал. Плакал, никого не стесняясь, и слезы градом стекали по его щекам.
— О Радимир, названый брат мой! — сквозь слезы шептал он. — Ты спас меня от мечей алеманов, и от алчных когтей жрецов, и от гнилой ямы. А как славно мы веселились вместе в Сигтуне, с веселыми фризками? Ты видишь, Радимир, я плачу. Плачу от гордости за тебя, моего друга. Ведь ты — я знаю — в Валгалле, и девы Одина наряжают тебя в праздничные одежды. Я рад за тебя, Радимир, но всё равно плачу. Не от зависти, нет, и не от горя. Просто мне будет очень не хватать тебя в этой жизни, хотя, быть может, мы вскоре с тобой и встретимся там, в Валгалле, в небесных чертогах Одина.
— Да, сейчас Радимир именно там, — обняв юношу за плечи, кивнул Хельги. — Жаль, мы не нашли его тело.
— Только не говори, что его унесли злобные духи воды! — жалобно произнес Снорри. — Ведь это не так, не так? Скажи же...
— Конечно не так, — утешил ярл. — Сам посуди. Ну разве могут какие-то там водяные духи справиться с таким воином, как Радимир?
— Конечно не могут, — воспрянул духом Снорри. — Вот и я так думаю. Значит, он всё-таки в Валгалле. В Валгалле... Жаль только, с нами его уж больше не будет.
Снорри снова заплакал.
А погребальный костер горел, разгораясь всё больше, и оранжевое пламя его отражалась в мокрых от слез глазах Снорри, в глазах Хельги-ярла, Вергела и в темных глазах Халисы.
Глава 11
НАДЕЖДА КУПЦА БЕН КУБРАТА
Лишь иногда, в потемках лежа,
Не ставил он себе во грех
Воображать, на что похожа
Она в постели без помех.
Старому почтенному негоцианту Ибузиру бен Кубрату снова привиделся нехороший сон. Будто бы со всех щелей его дома лезут к нему страшные, отвратительного вида демоны, тянут свои когтепалые руки и злобно хохочут. Ибузир проснулся в холодном поту, пнул старческой костлявой пяткой прикорнувшую на полу, у ложа, нагую наложницу. Та встрепенулась испуганно, вскочила, упала на колени, простерлась пред ногами хозяина, заглянула в глаза вопросительно — надо ль чего?
— Прочь с глаз моих, — цыкнул на нее бен Кубрат, и женщина — желтокожая, темноволосая, с большой грудью, именно такие нравились Ибузиру, — мгновенно исчезла в женской половине дома, не забыв прихватить с собой разбросанную по полу одежду — платье, шальвары, пояс. Знала — хозяин беспорядка не терпит.
Старый Ибузир уселся на ложе, почесал под халатом впалую, поросшую рыжеватым волосом грудь. Протянув руку, взял с резного столика серебряный кувшин с яблочным холодным питьем. Приподнял дрожащими руками и принялся жадно пить прямо из горлышка, не замечая, как холодная жидкость стекает по усам, по длинной узкой бороде, сильно напоминавшей козлиную, капает на полы халата и на шелковое покрывало ложа. По углам ярко горели светильники — бен Кубрат не любил спать в темноте, — сквозняк шевелил пламя, и по потолку, по обитым атласными портьерами стенам ползали страшные черные тени. Посмотрев на них, купец вздрогнул и с воплем швырнул в стену недопитый кувшин.
— Езекия! Езекия, мальчик мой! — закричал он, накидывая вышитое серебром покрывало на костлявые плечи. — Езекия!
— Звал, досточтимый? — Протирая кулаками заспанные глаза, на зов явился Езекия, племянник Ибузира, тощий, большерукий юноша с бледным миловидным лицом.
— Звал, звал, — махнул рукой купец. — Садись. — Он указал на низенькую скамеечку перед ложем, пожаловался: — Опять тот же сон!
— Про демонов? — понимающе кивнул Езекия. — Ребе Исаак советовал сделать щедрое подношение синагоге.
— Подношение? — Бен Кубрат с визгом вскочил с ложа. — Этому жирному ишаку всё еще мало? Да на прошлой неделе, тебе ли не знать, я пожертвовал синагоге целых пять мешков древесных углей на зиму! Чтоб он подавился тем углем, этот ползучий гад Исаак! Стой... — Купец подозрительно посмотрел на племянника: — А это не он ли тебе посоветовал намекнуть про подношение?
— Что ты, что ты, дядюшка Ибузир! — испуганно замахал руками Езекия. — Да разве ж я враг тебе? — Нет, ничего не пожертвует бен Кубрат на синагогу, зря он, Езекия, пообещал это ребе Исааку, «ползучему гаду», как выразился про него купец. Езекия поднял глаза к потолку:
— Может, подарить что-нибудь...
— Чего еще подарить? — сварливо перебил бен Кубрат. — Если всем дарить, никаких подарков не напасешься.
— Нет, не всем. Что ты, — улыбнулся юноша. В глазах его отразилась какая-то мысль, и прожженный деляга купец это прекрасно заметил. Потому милостиво махнул рукой:
— Ну, говори, чего ты там придумал?
— Не всем, — продолжил Езекия. — А его святости — кагану!
— Кагану?!
— Ну да. Кто более угоден Яхве — великий каган Хазарии или ребе Исаак?
— А ведь ты прав, прав... — закивал бен Кубрат. — Хорошо придумал...
Езекия зарделся.
— Хорошо... — пробурчал себе под нос купец. — И от демонов ночных поможет, и кагана ублажим — о себе напомним, — тут жадничать не надо. И подарок надо с толком выбрать.
— Красивое золотое оружие, усыпанное самоцветами, — предложил Езекия.
Бен Кубрат с возмущением сплюнул:
— Ну, ты и глуп, парень! Любого оружия, любых драгоценностей у кагана хватает. И в гареме его — сотни красавиц... но все женщины разные, и каждая хороша по-своему... а новая наложница или жена, это ли не щедрый дар? И посмотреть приятно, и не наскучит — хотя бы первое время. И если с ней здесь подобающим образом обращаться, замолвит она пред великим каганом словцо за бедного купца Ибузира бен Кубрата. Так вот тебе задание, Езекия! Дам тебе денег, пойдешь сегодня на рынок...
— Так сегодня суббота же, достопочтенный!
— Да? Ну, тогда завтра. И вообще, не перебивай! — внезапно рассердился купец. — Слушай лучше, что тебе говорят.
— Внимаю с благоговением, — низко склонился юноша.
