передавали друг другу.
— Смотри, смотри! Нашу кошку показывают! — кивая на экран, возбужденно крикнул Толстяк. И правда — камера как раз наезжала на кладбищенские ворота. — Во, парни! — не унимался Толстяк. — Да мы ж знамениты!
Вольф со вздохом посмотрел на него и покрутил пальцем у виска. Досмотрев передачу, поднялся, чтобы, не прощаясь, уйти. Он вообще никогда не прощался. Обернувшись в дверях, напомнил Толстяку про кошку. Пора было переходить к кровавым жертвам.
На улице моросил холодный ноябрьский дождь, унылый и промозглый, огни фонарей, расплываясь в нем, сияли тусклым, каким-то словно бы потусторонним, фиолетовым светом. Вольф улыбнулся. Ему нравилась такая погода, когда на улице безлюдно, вот как сейчас, и можно делать, что хочешь. Можно плюнуть в витрину давно уже закрывшейся лавки, можно запустить камнем в фонарь, пнуть ногой афишную тумбу. Всё можно!
Дождь моросил, не переставая, а бритоголовый сатанист Вольф шел по пустынному городу и улыбался.
Придя в свою каморку — он вместе со старым, еще с колледжа, приятелем снимал недорогую квартиру в блоке близ колледжа, — Вольф с наслаждением повалился на узкую тахту, как был, в джинсах, кроссовках и куртке. Приятель уже с неделю жил у своей девчонки, что более чем устраивало новоиспеченного сатаниста. Закрыв глаза, Вольф принялся мечтать. О сатанинской секте, которую вскоре создаст и возглавит, о кровавых обрядах посвящения, о своей роли гуру, о юных, согласных на всё адептах, о славе нового Алистера Кроули. Мечты его неожиданно были прерваны взрывом. Что такое?
Вольф метнулся к окну и разочарованно хмыкнул — это был всего-навсего гром. Да, не слишком-то обычно для ноября, но всё-таки никакой не взрыв. Снова сверкнула молния, синяя, как электросварка, отразилась в бесцветных глазах сатаниста и ударила где-то рядом. Остро запахло озоном. Внизу, под окном, спасаясь от дождя, пробежала влюбленная парочка, — видно, испугались грозы и выскочили из машины — серебристого «вольво», припаркованного у левого крыла приземистого здания промышленного колледжа. Нехарактерная машинка для студентов. Видно, кто-то из преподавателей. Вольфу стало интересно, успеют ли они добежать до крыльца, прежде чем полыхнет снова. И еще подумалось, что хорошо бы было, если б молния ударила прямо в бегущих! Пронзила бы до костей, и два тела скорчились бы на мокром асфальте бесформенной обожженной грудой. В мысли этой, в один миг ставшей осязаемо-желанной, отразилось сейчас всё: и неустроенность его жизни, и униженное самолюбие, и одиночество, и острая злая зависть.
И Сатана, видно, услыхал крик души своего адепта: вспыхнувшая внезапно молния, раздвоившись, поразила сразу обоих, мужчину и женщину... Синяя вспышка, крик... и тишина. И дождь. И двое на асфальте — расплавленной бесформенной грудой...
— Так! Так! — заорал Вольф радостно и злобно. Распахнул окно в дождь...
Вспышка! Гром...
Следующая молния достала его самого. Схватившись за бритую голову, незадачливый сатанист, нелепо взмахнув руками, повалился на пол.
— Надо же, гроза! — выйдя из спальни, удивленно воскликнула Марта. — Ноябрь на дворе.
— Ничего удивительного, — отрываясь от телевизора, усмехнулся Аксель. — Лет пять назад, помнишь, была гроза и зимою. В феврале, кажется.
— Да, в феврале. — Марта согласно кивнула. — Мы тогда так славно съездили в гости к тетушке Сигрид. — Подойдя ближе, она обняла мужа. — Ну, пойдем спать, Аксель Пивная Бочка.
Аксель погладил жену по спине, чувствуя, как возникает желание.
— Ну, не такая уж и бочка, — прошептал он, увлекая супругу в спальню.
За окнами сверкали синие молнии.
Ханс сидел дома один. Забрался на подоконник, поджав к подбородку колени, и завороженно смотрел на грозу. Выключился свет, смолкла игравшая музыка — «Бурзум», один из отцов блэк-металла. Дом погрузился во тьму, освещаемую лишь сполохами молний.
Здорово!
Ханс помотал головой. Какая замечательная эта гроза, мощная, красивая! В ней словно бы слышится музыка. Музыка грозы! Может быть, так будет называться их первый альбом, который они с Нильсом скоро запишут. Ну, не так чтобы очень скоро, годика через два-три. Они пока еще и не играли-то толком, так, побренчали малость: Нильс — на соло, Ханс — на басу, Томми из «Крузайдера», группы из промышленного колледжа, подыграл им на ударных. Все, кто был тогда в молодежном клубе, говорят: ничего получилось, для первого раза — так очень даже, особенно учитывая детский возраст басиста. На «детский возраст» Ханс, между прочим, обиделся. Ну, подумаешь, едва тринадцать исполнилось! Ну и что? Играет-то он, все говорят, неплохо. Им бы с Нильсом еще ударника найти. Томми, конечно, молотила классный, да ведь играет уже с «Крузайдером», к тому ж и крузайдеровский спид-металл это всё-таки не блэк. Стили разные.
Вообще-то, Томми не очень-то уважал блэкушный музон, нудят, говорил, на одной ноте, то ли дело — спид! Тут уж скорость, так скорость! А в блэке? Во-от начнут тянуть кота за хвост, еще и клавиши приплетут, которым, по мнению Томми, вообще в тяжелой музыке делать не фиг, саунд только ко всем чертям размывают — ничего больше. Сыграть в клубе с молодой группой Томми упросил Нильс — они и учились вместе в колледже, только Нильс на два курса младше. Сам Нильс, вообще-то, на ритмухе рубил реально, да и сольные партии неплохо вытаскивал. Да, им бы барабанщика... И вокалист бы не помешал... или вокалистка. Предлагал тут Нильс одну девчонку из колледжа... неизвестно, правда, что он ей наплел про ту музыку, что собрался играть с Хансом, но, послушав пару аккордов, девчонка тут же сбежала из клуба, закрывая руками уши.
— Зато она хорошая, — на следующее утро пытался оправдаться Нильс, почему-то краснея.
Спрыгнув с подоконника, Ханс взял в руки лежащую на диване гитару, подошел к зеркалу — вроде ничего смотрится, особенно в сполохе молний. Только ноги какие-то тонкие, совсем детские. Нет, так не пойдет! Сбросив домашние холщовые шорты, быстро натянул джинсы... Снова встал к зеркалу — вот, так-то лучше. Волосы, жаль, еще не очень длинные, еле-еле до плеч. Ну, ничего, отрастут, к весне будут не хуже, чем у Нильса. Вот уж у кого шикарная шевелюра, не волосы, а прямо конская грива, ему бы, Хансу, такие, — те, что у него, мягкие какие-то, совсем не блэковые. И физиономия, честно говоря, тоже подкачала. Вот если бы квадратный подбородок, орлиный нос, брови вразлет! Так нет, совсем наоборот: пухлые губы, веснушки, нос уточкой. Ресницы какие-то уж совсем девчоночьи. Да, не повезло с внешностью.
От придирчивого изучения собственного экстерьера Ханса отвлек телефон. Зазвонил — работает, собака, несмотря ни на какую грозу. Позвонил Нильс, с важной новостью. Оказывается, тогда, в клубе, их случайно услыхал на всю округу знаменитый басист Йорг, что переиграл за свою долгую жизнь в черт-те скольких группах, а последний его проект обещал быть потрясающе крутым, даже круче «Бурзума», да вот незадача: приглашенный русский ударник упал в фонтан и впал в кому. А ударник тот был знаменит на всю Россию, и если бы...
— Ты мне не про русского рассказывай, — перебил приятеля Ханс. — Я про него и без тебя знаю. Говори про Йорга, что он сказал?
— Сказал, что может послушать нас на неделе. Там же, в клубе. Только надо ударника... Ну, опять Томми попросим, он не откажет, и это... хорошо бы порепетировать. У тебя сейчас кто дома?
— Никого. У родителей очередная годовщина свадьбы, наверное, поздно приедут.
— Отлично! — заорал в трубку Нильс. — Так я беру Томми с аппаратурой, и мы...
— Остынь, парень, — невежливо перебил Ханс. — Электричества-то нет.
С полминуты в трубке потрясенно молчали. Затем раздался поникший голос Нильса:
— И вправду нет. Но как будет, я перезвоню.
— Звони. — Ханс положил трубку... и телефонный аппарат тут же взорвался снова.
— Да?
— Снольди-Хольм? Дом Йохансенов?
— Да.
