Девок всех с собой заберите, да смотрите, чтоб не убегли.
— И рыжую?
— И рыжую.
— Ой, тетушка...
— Я вам покажу «ой!». Ну, что сидите? Не по нраву, так живо отправлю глину месить.
— Ой, по нраву, тетушка! По нраву.
Прогнав со двора девок и проводив их взглядом, покуда не скрылись за деревьями, Любомира, поднатужившись, отвалила в сторону огромный камень, закрывавший ход в погреб. Откинула дверцу:
— Жив ли, паря?
— Да жив пока.
— А жив, так вылезай!
Пошатываясь, Ярил Зевота выбрался наружу, щуря глаза от яркого дневного света. Светило солнышко, бежали куцые облака по голубому небу, легкий ветерок шевелил листья росших за амбарами березок.
— Что встал? Шагай давай. — Любомира подтолкнула парня в спину. Тот не удержался на ногах, упал, смешно подвернув руку. Обернулся... И закусил губу, увидев перед собой Мечислава.
— Здоров будь, Яриле-отроче, — ухмыльнулся хозяин корчмы. — Пойдем-ко в овин, поговорим.
Рывком поставив парня на ноги, он развернул его, взявши за плечи, и увесистым пинком придал правильное направление.
— Угольков из очага принеси, люба, — повалив отрока лицом вниз, попросил Мечислав. — Ну, от так-то лучше будет. — Связав Ярилу руки за спиной, он уселся ему на ноги, крикнул: — Ну, где ж ты, люба?
— Иду. Несу уже.
Любомира принесла на железном листе раскаленные докрасна угли.
— Ты чего хочешь-то от меня, дядько? — всполошился Ярил, но Мечислав ткнул его носом в землю:
— Погоди ишо говорить. Не пришло время!
Хозяйка усадьбы с любопытством смотрела на распластанного навзничь парня.
— Сыпь-ка потихоньку угольки ему на спину, — с усмешкой приказал Мечислав.
— Может, спину-то заголить сначала? — осторожно осведомилась женщина.
— Зачем? Ты сыпь, сыпь... Кошма тут есть какая? Или помело?
— Помело — вон, в углу.
Горящие угли упали на спину Ярила Зевоты. Он сразу же почувствовал жар, закричал, завертелся. Рубаха вспыхнула на его спине, запахло паленым мясом... Несчастный Ярил завопил от боли. Задергался, из глаз его полились слезы.
— Не надо больше, дядько Мечислав, не надо! Я всё скажу, всё! Спроси только...
Мечислав словно бы не слышал его. Отошел, взял помело, смахнул с Ярилиной спины угли.
— Не надо...
— Чтой-то угольки попритухли. — Мечислав покачал головой. — Люба, сходи-ка за горяченькими.
— Ой, не надо, дядько...
— Не надо, говоришь? — Мечислав перевернул несчастного отрока на спину. — А вот теперь говори, тля! Да успей, покуда люба моя с углями не вернется.
— Это всё он, варяг. Он колдун, — затараторил Ярил, облизывая давно потрескавшиеся, но так еще и не зажившие до конца губы. Мечислав-людин молча слушал его, недоверчиво усмехаясь. — Он про тебя мало выспрашивал, дядько. Больше про Ильмана Карася да про Дирмунда-князя, будто я знаю что про князя, я же не знаю про него ничего, а он...
— Дело говори! — угрожающе напомнил Мечислав. — Кто этот варяг?
— Я и говорю... Вяряга зовут Олегом. Хельги по-ихнему. Он у меня волос срезал, для заклятья. Сказал, как не буду его слушаться — так вмиг околдует. Вот и пришлось...
— Что ты для него вызнал?
— Об Ильмане немного... О делах наших тайных.
— Ух, тля! Ладно, не пужайся. Дальше!
— О Харинтии Гусе. О караване его невольничьем, что отправится скоро к радимичам.
— Почему к радимичам, когда к древлянам? — удивленно переспросил Мечислав.
— По кольцам височным. — Ничего не утаивая, Ярил Зевота жалобно посмотрел на своего палача. — Ильман, когда приехал, ими хвастал. У радимичей такие кольца, никак не у древлян.
— Умен, пся! Что еще?
— Они — Хельги этот, еще там есть узколицый, хитрый, Ирландцем кличут, да монах, да молодой воин, тоже варяг, Снорри, — верно, решили за Харинтием податься. Искали они, ране еще, девок своих пропавших, да сгорели те на лесном пожарище где-то в древлянах.
— В древлянах, говоришь? Ну-ну... И что за девки?
— Белявая, звать, кажись, Ладиславой, чернявая, рыжая... Я про девок-то им так и не вызнал, не смог.
— Про что еще вызнал, тварь? Ну!
— Всё вроде...
— Ах, вроде! Люба, давай-ка уголья.
— Нет! Нет! Я еще не всё... не всё сказал... Знай, Мечиславе, нападения на Хеврония-чаровника да на квасников — их работа.
— Ах, вот как! И ты, пес, их... Ухх! — Мечислав с удовольствием закатил Ярилу несколько смачных оплеух. Парень потерял сознание.
— Оклемается, ничто. Теперь выждем. Пошлешь кого раны ему маслом помазать, чтоб поджили чуток... До вечера. Вечером еще разок попытаем. Да, мыслю, он уж все сказал, тля.
— А потом? — подняла глаза Любомира. — Так и буду его в погребе держать?
— Зачем? — Мечислав усмехнулся. — Ночесь придушим его, да в реку. Ну, пойдем-ка за березки, люба!
— Пойдем... Этого-то закрыть бы надоть.
— Да куда он денется? Идем же, идем...
Ягод, грибов, орехов уродилось в это лето изрядно! Девушки довольно быстро набрали полные корзины белых и рыжиков и уселись у речки перебирать, — может, где червивый какой гриб попадется. Рыжую с собой не взяли, посадили за кустами, к старой березине за ногу привязав. Чтоб не смотреть на нее, не лопнуть со смеху, и так уже...
— Спели б, девы, грустное что-нить? — закинув косу за спину, попросила Онфиска. — Да ягод поешьте — не все ж тетке нести.
— Песню? — Любима грустно улыбнулась. — Певала я когда-то песни. Грустных-то и не упомню, вот, может, свадебную?
— Давай свадебную, — бросив в рот горсть малины, кивнула Онфиска.
Любима запела:
Чистый тонкий голос девушки разнесся далеко над рекой, над лесом, затухающим эхом отразился от другого берега и замер в зеленых луговых травах.
