ложечники да посудники.
— У Копырева конца? — обрадовался Вятша. — Вот славно! Как раз по пути.
Он вовсе не собирался сразу же тащиться на Щековицу, к Мечиславу. Дружка навестить, Порубора, да девчонкам подарков прикупить — вот главное-то дело!
Гребенников-косторезов отыскал быстро — не впервой в Киеве — прикупил на медный обол пару дивных гребней, да у стеклодува — браслетик синенький — Лобзе. Спрятал все в суму, за плечо закинул, улыбнулся: красота, одно дело сделано! Теперь бы другое — Порубора увидать. Девчонка одна, Любима, пригрела сироту, вернее, тятенька ее, старый Зверин, что держал на Копыревом конце постоялый двор. А там уже было людно! Еще бы — со всей земли полянской, да от соседей, с древлян, стекались купецкие — с медом, с воском, с мехами — ждали каравана, что снарядит вскорости «в греки» князь Хаскульд — Аскольд, как и всегда по весне бывало. Войдя в ворота, Вятша углядел девушку — стройная, проворненькая, с иссиня-черной косой, та деловито настропаливала тесто у открытого очага — чай, тепло уже было, чего ж в доме, в духоте-то сидеть? Ее помощница, рыжая смешливая Речка, что-то рассказывала, передразнивая кого-то, видимо, постояльцев, от чего обе то и дело заходились смехом. Так и месили — в четыре руки, в большой глиняной корчаге.
— Эй, Любима, — позвал новый гость. Девчонка оторвалась от теста, вскинула черные очи.
— А, Вятша, — улыбнулась она. — А Порубора нету — третьего дня с охотниками ушел за Почайну.
— А когда вернется? — Вятша погрустнел.
— В следующую седмицу обещался. Да не хмурься ты так, порадоваться за Порубора надо — шутка ли, почитай почти всю зиму без работы сиживал, так хоть сейчас…
— Кого повел-то?
— Да леший их знает. Несколько ногат обещали. — Любима пожала плечами. Потом вытащила из корчаги грязные — в тесте — руки. Сполоснула в стоявшем рядом тазу, раскатала рукава, снова взглянула на парня:
— Пошли-ка в дом, покормлю.
Вятша не стал отказываться — проголодался изрядно. С удовольствием умял миску сытной, заправленной житом похлебки с рыбой. Поев, поклонился Зверину, самолично несущему несколько кружек с квасом — видно, важным гостям, купцам каким-нибудь. Ну, да… Вон один — толстый, веселый, в яркой синей рубахе — подобная была когда-то у Порубора — ишь как лихо опрокинул кружку, любо-дорого посмотреть! Сказал сидевшим рядом что-то смешное. Засмеялся и Зверин, поставив кружки на стол:
— На здоровье, господине Харинтий!
Забрав грязные кружки, кивнул по пути Вятше, показал глазами на купцов — рад, мол, видеть, поговорил бы, да некогда. Впрочем, и парень был не очень-то расположен время терять — до Щековицы путь не близок, а уже темнело.
Поев, встал и, уже уходя, еще раз поклонился хозяину, тот — коренастый, до самых глаз бородищей косматой заросший — махнул рукой — иди, после пообщаемся, в другой раз как-нибудь. Выйдя на двор, Вятша простился с девчонками и, спустившись по кривой улочке к Подолу, зашагал вперед, огибая заросший бузиной и орешником холм. Поспешал — темнело уже, и серебристый месяц покачивался над вербами, а на небе медленно зажигались звезды. Где-то невдалеке лаяли псы. Совсем рядом, на склоне холма, за плетнем мычали коровы и недовольно гоготали гуси.
Мечислав-людин встретил посланника неприветливо, впрочем, он и всегда был хмурым. Даже не накормил толком — кинул зачерствевшую лепешку да плеснул в деревянную кружку студеной водицы. Что ж, спасибо и на том.
Буркнул:
— В овине поспишь. На сене.
А изрядно, видать, у него сенца заготовлено! Хотя чему удивляться, коли по осени от Любомиры аж два воза вывез. Ну, на сене так на сене.
— Завтрева встанем рано, — предупредил Мечислав, несколько неуклюжий, грузный, он чем-то напоминал вставшего на дыбы медведя. — Что за важный гость-то?
— Да не видал я, дядько Мечиславе, — отмахнулся Вятша. — Не знаю. Любомира меня и в избу-то не пускала, да и девок тоже. Самолично из погреба квас таскала.
— Самолично, говоришь? — переспросил Мечислав. — Ну, значит, гость и в самом деле важный. Ин, ладно — завтра увидим. Ну, иди спи — чего расселся? Овин где — у служек спросишь.
Вятша усмехнулся — и чего это Мечислав его так настойчиво выпроваживает? Вроде и не поздно еще. Видно, дела какие-то у него тайные. Ну, да леший с ним и с делами его. Сейчас выспаться-то — в самый раз — притомился за день. Выпросив у прижимистого корчемщика старый нагольный полушубок — чай, не лето, в овине-то спать! — парень вышел во двор, едва не столкнувшись в дверях с тощим чернявым мужиком, круглолицым, жукоглазым, хитрым. Тот задержался на пороге, и Вятша вдруг отчетливо вспомнил его — Истома! Истома Мозгляк. Тот, что сторожил их с Порубором у старой ведьмы. Истома, видно, тоже узнал парня, ощерился:
— Что, сбежал от ведуньи?
— Сбежал. — Вятша оттер его плечом. — Дай пройти.
Не очень-то хотелось ему предаваться воспоминаниям с этой чернявой собакой. Едва ведь не сгинули из-за него у колдуньи.
Истома посторонился, прошептал в спину:
— Иди, иди, паря…
Проводив Вятшу глазами, вошел в корчму, бросился к Мечиславу:
— Это кто там у тебя по двору ходит?
— Да Вятша. Парень с дальней усадьбы. — Корчмарь пожал плечами. — Что ли, знакомец?
— Знакомец, — злобно пробурчал Истома. — Таким бы знакомцам да ножик под сердце!
Мечислав засмеялся:
— Тебе дай волю, так весь Киев обезлюдеет. Чего лыбишься-то?
— Да так… — Мозгляк хитро прищурился. — Говорят, намедни видали на пристанях кой-кого.
Корчмарь вопросительно посмотрел на него.
— Из тех, с кем ты о-оченно посчитаться желал, — пояснил Истома.
— Не томи! — сверкнул глазами Мечислав. — Никак, Зевоту видали?
— Его, — кивнул круглой головой гость. — С артельными пришел ладьи конопатить.
— Ладьи, говоришь… — Хозяин корчмы зло скривил губы. — Ну, ну… А кто видал-то?
— Да есть тут людишки, — уклончиво ответил Мозгляк. Не всех же соглядатаев выдать Мечиславу, у него и своих хватает, в отличие от Истомы, который после бегства неведомо куда своего властного покровителя — князя Дирмунда — заметно сдал, иссох и словно бы стал ниже ростом, поседел даже. Поседеешь тут, с такими делами. Мечислав-людин, ранее, в бытность Дирмунда-князя у власти, заискивавший перед Истомой, сейчас чувствовал себя полным хозяином ситуации. Ничуточки не смущаясь, заставлял Мозгляка отрабатывать ночлег и корм — а тот уже был далеко не мальчик и ночные промыслы в составе бригады разбойничков-лиходеев вовсе его не радовали. Справились бы и без его пригляда лиходеи, так нет… Истома тоскливо взглянул на дрожащее в очаге пламя: эх, возвернулся бы князь…
— Не вздыхай, не вздыхай, человече, — угрюмо усмехнулся корчмарь. — Готовься лучше. Сеночь с Упырем на пристань пойдете, артельных потреплете — чую, зажирели они. Заодно и Зевоту там посмотрите. Сами не вздумайте трогать — сюда приволоките, а уж я… — Мечислав зло ощерился. — Эх, Яриле, Яриле… Чудный бы тать из тебя вышел, кабы… Ну, инда что говорить? Готовь кистень, ужо посейчас и соберутся ватажнички.
Вятша проснулся от шума: во дворе скрипели тележные колеса, мычали волы, громко ругались какие-то люди. То и дело хлопала дверь корчмы, в призрачном предутреннем свете маячили тусклые тени.
— Ну, что, гляжу, поймали ворога! — донесся довольный голос хозяина корчмы. Ему ответил кто-то знакомый. Вятша осторожно высунулся наружу. Стоя под навесом, Мечислав-людин освещал факелом двор — крытые рогожей возы, волы, кони. Несколько человек во главе с Истомой полукругом встали перед
