— И я рад тебя видеть, Акинфий. Велю, чтобы подали тебе лошадь.
Зодчий снова поклонился.
Прихватив с собою несколько человек из дружины — не столько для охраны, сколько для солидности, — оба вскочили на коней и поехали к пристани, именно оттуда следовало начинать все прикидки, тянувшиеся, по мнению ярла, уже недопустимо долго.
— Лучше заранее все хорошо просчитать, — словно услыхав мысли князя, повернулся к нему ромей, — чем потом перестраивать.
— Да уж, это так… — согласился ярл. — Только все равно хотелось бы побыстрее.
Встречающиеся на пути прохожие, большей частью мелкие торговцы, рыбаки и смерды, узнавая правителя, поспешно снимали шапки и кланялись. Хельги рассеянно посматривал вокруг — ему не давала покоя недавняя беседа с Ирландцем. И в самом деле, может, не следовало доверять Онгузу? Хитрый он был какой-то, себе на уме, скользкий…
Остановились у пристани. Спешились. Седой Волхов мерно нес свои воды, покачивались у причалов пузатые купеческие суда, клонились к самой воде ивы, в ольховых зарослях кричали сойки. Повсюду уже зеленела трава, яркими солнышками светились мохнатые одуванчики, летали прозрачнокрылые стрекозы и разноцветные бабочки. Не верилось, что где-то совсем рядом, как рассказывал Онгуз, таилось среди лесов старое заброшенное капище с идолами-столбами и костями многочисленных жертв, зарытыми в землю. А еще там была змеиная яма — для особо утонченной жертвы. О капище этом Онгуз слыхал лишь мельком, как-то в разговоре с кем-то упомянул его волхв Малибор, вот, дескать, в старину было танков… Хельги пожал плечами — ну, капище и капище, и что с того? Мало ли кругом капищ? В конце концов, жертвы богам нужно же приносить где-то. Правда, вот змеиная яма… как-то не вяжется она с местными поверьями. Хотя почему нет? Местные люди с уважением относятся к разного рода ползучим гадам — впрочем, их тут только два — уж да гадюка. Велес-бог — это в Киеве он скотий бог, а тут больше змеиный. Покровитель подземного царства. Хотя человеческих жертв он никогда и не требовал, довольствовался петухами и — раз в год — белой кобылой. В Ладоге была пара святилищ с вполне лояльными к новой власти волхвами. Змеиная яма… Чушь какая. Хельги подошел к Акинфию, деловито измерявшему площадь ворот большой деревянной линейкой. Зодчий что-то шептал про себя, прикидывая, какое потребуется количество камней и леса. Ярл не стал ему мешать, спустился к Волхову, встал у самой воды, глядя вдаль, на серо-голубые волны. Где-то далеко, на излучине, возникла темная точка. Ладья? Нет, скорее, рыбацкий челнок. Или вообще — села на воду чайка…
Хельги отвернулся, посмотрел в другую сторону, на пузатые корабли. Кажется, вон тот, крайний кнорр принадлежит Торольву Ногате, прижимистому ладожскому купцу, а вот этот, ближний, с высокими надстройками на носу и корме, украшенными круглыми синими щитами, — судно Ульфа Бондар-сена, гостя из Скирингссал. Опять приплыл купец, привез фризские ткани, франкские мечи, английскую медь. Нужное дело. Ярл с удовольствием оглянулся на Ладогу. После случившегося четыре года назад пожара снова расцвел город, ощетинился высокой стеной, крепостными башнями, разросся мастерскими и кузницами, трехэтажными хоромами, усадьбами, торговыми площадями. Вон даже здесь слышно, как клокочет на торгу людское море. Богат град, красив, могуч! А сунься какой враг? Не только стенами да башнями силен — людьми. Всяк уважал молодого князя за порядок, за силу, за справедливость. И каждый — от богатого боярина до самого распоследнего смерда — чувствовал княжью защиту. Уже больше года, как не рыскали по дальним и ближним лесам разбойничьи шайки — все покорились князю, а кто не покорился… Что ж, приходилось применять силу. Все знали — для-ради Ладоги много чего сделал князь Хельги, и делает, и, дадут боги, будет делать и дальше.
Ярл улыбнулся, прошелся от пристаней вдоль реки. Темная точка, появившаяся на излучине, между тем выросла, переместилась ближе, превратившись в быстро приближающийся челнок. Хельги присмотрелся: в челноке сидели двое — пассажир на носу — лохматый, с перевязанной тряпицею головой, парень, и на корме… сноровисто орудующая веслом златовласая дева в мужской короткой тунике… Ладислава!
Не удержавшись, ярл замахал руками. Увидев его, помахали с челна и девушка… и лохматый парень, в котором по мере приближения челна Хельги, к удивлению своему, признал младшего гридя Дивьяна. Это ж где его так угораздило?
Приподнятый нос челнока с разгона ткнулся в берег.
— На бережку отыскала, — положив весло на дно, кивнула на юношу Ладислава. — Валялся ни жив ни мертв у старого капища… Хотела к себе утащить, на усадьбу, куда там! Едва оклемался: вези, говорит, в город.
— И что ж ты там делал, у капища? — с любопытством поинтересовался ярл.
Дивьян потрогал окровавленную повязку и, чуть улыбнувшись, поправил:
— Не у капища, а у змеиной ямы. Эвон, чуть не кусили. Кю!
— У змеиной ямы? — переспросил Хельги.
— Да, у змеиной ямы. Я покажу после…
В голубом небе весело сверкало солнышко, отражаясь в воде длинной золотой полосою. Покачивались у причалов суда, в ольховых зарослях кричали чайки.
Глава 8
КНЯЗЬ СЕВЕРА
Май 866 г. Новгород
Почитание Олега в словенской земле было бы невозможно, если б местное население ассоциировало с ним насилие… установление даннической зависимости. Репутация Олега у славян была совсем иная.
В двадцать пятый день мая мало кто выходил с раннего утра на луг или в поле. Даже смерды и те выжидали, когда высушит поднявшееся в небо солнышко медвяные росы. Верили — худые в этот день росы, нехорошие. Пробежится кто по худой росе — взрослый человек или ребенок, — обязательно заболеет, зачахнет. Потом зови волхвов — заговаривать.
Сквозь пелену облаков тускло светило едва взошедшее солнце, пустынны были луга на левом берегу Волхова, у самых стен Нового Города. А вот по дорогам ехали уже на торжище купцы, не боялись рос, торговля дороже. Поскрипывая, катились к городским воротам груженые возы — лыко, бревна, дичина, тяжелые, вымоченные в моче кожи. У пристаней-вымолов стояли первые купеческие ладьи с сукном, вином, крицами, зачиналась торговлишка. Уже разложились на торговой площади и кузнецы, и деревщики, и суконщики, забегала-замельтешила мелкая шелупонь — лепешечники-квасники-сбитники — запели зазывные песни:
Кто-то из солидных купцов, отвлекшись от рядка, подозвал сбитенщика: — А налей-ка! Испил, вытер бороду:
— Вкусно. Плесни-ка еще, паря. А сбитенщик, ясно, и рад:
— Пейте на здоровьице, люди добрые! Ой, на яру, на яру… — наклонился к торговцам: — Квакуш, говорят, как станет князем, торговлишку поднимет высоко! От бояр защитит и от нахапников.
— Квакуш? — Купчина, тот самый, что первый подозвал сбитенщика, с усмешкой прищурил глаза. — Так он, говорят, зело на голову слаб.
