Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода…
— Испей-ко, господине!
Бывший палач, а ныне костоправ и, по совместительству, лекарь, Геронтий, темноволосый худощавый мужчина среднего роста с аккуратно подстриженной бородкой, протянул лежащему на лавках Олегу какое-то дымящееся зелье в оловянном — с поллитра — кубке.
Олег Иваныч, подозрительно понюхав варево, скривился, глотнул и тут же закашлялся:
— Вечно ты, Геронтий, эдакой дрянью напоишь, супротив которой перевар корчемный нектаром ангельским кажется!
— Пей, пей, да не ворчи, Олег Иваныч, коль выздороветь хочешь. До дна, до дна. Вот и славно! — Геронтий принял из рук лежащего кубок. — Завтра еще раз перевязку сделаю — и на поправку пойдешь.
Палач-лекарь (Олег Иваныч, в зависимости от настроения, именовал его то патологоанатомом, то судмедэкспертом) поставил пустой кубок на стол, поправил висевший на поясе кинжал и поинтересовался, не найдется ли в доме красного вина, романеи иль мальвазеи какой. Болящий, вишь, потерял много крови, а для крови красное вино зело полезно, это еще древние говорили. Ну, раз древние… Вино, конечно же, нашлось. Правда, не очень большой кувшинчик — и трети ведра не будет…
Геронтий наполнил кубок, протянул раненому.
Олег Иваныч нахмурился:
— А сам что, не будешь?
— Гм… — замялся лекарь, потом махнул рукой: — А, ладно… Если только с сыром.
— Понял. С сыром, так с сыром. Пафнутий! Тащи сюда сыру! Что, что ты там кричишь? Только козий остался? Так тащи козий, какая разница, — мы ж не есть собрались — закусывать! Ну, здрав будь, Геронтий!
— За твое счастливое избавление от ран, господине!
Чокнулись.
Хороша романеица, пахуча, терпка.
— Давай-ка, Геронтий, еще по одной. Да успеешь ты еще на Торг. Кого там лечить-то? Смердов? И что с ними, бедными? Драку затеяли? Ребра друг другу пересчитали? Велика провинность! За дело хоть бились- то? Прям у Никольского храма, на паперти? Ну, богохульники, не могли другое место выбрать… А что, без тебя некому полечить?
Геронтий немного подумал и пояснил, что полечить кому, конечно, найдется. Но все это специалисты аховые — так бедных смердов ухайдакают, что те с неделю работать не смогут. Хотя, правда, какая в ноябре работа?
— Ну, иди уж, неволить не буду, — Олег Иваныч развел руками, попрощавшись с Геронтием, встал на ноги, прошелся по горнице. На этот раз хорошо получилось — башку, как третьего дня, не кружило. Видно, помогло… варево иль романея.
Короткая стрела-болт, выпущенная из арбалета Митрей, попала Олегу Иванычу точнехонько в левое нижнее ребро. Слава Богу, на излете попала, а то б вышибла ребро-то. Да и так, почитай, три ночи кость ныла, сейчас только и успокоилась. Ну, Митря, ну, смерд…
Смерд… На Москве это было ругательным словом, да и здесь, в Новгороде, мало кто уважал смердов — крестьян, живших за городскими стенами по всем обширным новгородским владениям, от Невы до Студеного моря. Никто и никогда не признавал за смердами права голоса на городском вече, однако именно они, эти забитые, лишенные избирательных прав труженики, в основном, и кормили Великий Город, несли в его пользу многочисленные повинности, от которых были освобождены свободные горожане. Алчные новгородские бояре силой, хитростью и коварством захватывали земли смердов, превращая их в свои вотчины, и самым коварным был здесь боярин Ставр. Почитай, половина его вотчин — бывшие смердов земли…
От раздумий о правовом положении смердов и возможных отрицательных последствиях этого отвлекло Олега Иваныча появление старого слуги — мажордома Пафнутия.
— Снова гости к тебе, господине, — убрав пустой кувшин, сообщил старик. — А вернее — гостья.
Гостья?
Только одна могла тут быть у него гостья…
Олег Иваныч быстро накинул на плечи кафтан и уселся к столу, разбросав перед собой кучу берестяных грамот, — изобразил кипучую деятельность.
Софья — конечно же, это была она — войдя, увидела Олега Иваныча за работой. А ожидала — лежащим и беспомощным…
— Входи, входи, боярыня-краса, — выйдя из-за стола, поклонился Олег Иваныч. — Садись, вина моего отведай. Оп… уж нету вина-то! Пафнутий, эй, Пафнутий!
Улыбнувшись, боярыня чуть пригубила принесенное Пафнутием рейнское.
— Рада наконец видеть тебя в добром здравии — за то и пью. Здрав будь! Вижу, уже весь в делах.
— Такова работа наша, — притворно вздохнул Олег Иваныч. — Некогда и щей похлебать вчерашних.
— Что ж — вчерашних-то? — засмеялась Софья. — Зашел бы… Хоть бы и завтра, после обедни. Может, нашлись бы для тебя и не вчерашние щи…
— Понял. Завтра после обедни! — закивал головой Олег Иваныч. — Сегодня все важные дела переделаю, а завтра всенепременно зайду, боярыня-краса. Сразу после обедни. Больно уж щей хочется.
Софья прыснула в рукав. Посидела еще немного. Поболтали. Хорошо, Новгород — не Москва. Попробовала б Софья на Москве так вот прийти, запросто, к малознакомому человеку в гости. Да хоть и к знакомому. Хоть и боярыня, да вдова. Поди, попробуй на Москве-то. Со свету сживут! Не то — Новгород, Господин Великий — свобода! Захотела прийти Софья — взяла да пришла! И плевать на всех хотела — имеет право — свободная женщина, новгородская гражданка!
Видно было, пр сердцу пришелся ей добрый молодец Олег Иваныч. А что, чем других хуже? Мужчина видный, статен осанкою, ликом светел; не молод, правда, так ведь и не стар — сорока нету. И при должности важной. Вот только… Хорошо бы земельки в поместье… хотя бы пару деревенек. Тогда б уж точно можно было б к Софье посвататься… А Феофил обещал, кстати!
После ухода боярыни не долго в одиночестве просидел Олег Иваныч. Зашел Панфил, купеческий староста, Селивантов, потом Гришаня заглянул. С усадьбы вощаника Петра возвращался отрок — к зазнобе своей ходил, Ульянке, — опосля Олега Иваныча решил проведать. Эдакого крюка дал — путь не близкий. Вон, дрожит, от холода, видно.
— Чего на руки-то дышишь, замерз, что ли?
Гришаня кивнул, улыбнулся.
— На вон, винца выпей, погрейся.
— Твое здоровьице, Олег Иваныч!
— Спасибо, сами не сдохните! Ну, что там на дворе владычном деется?
— Посольство в Москву собирается. Феофил-владыко решился-таки поставления от митрополита Филиппа добиваться. — Отрок вдруг хлопнул себя рукой по лбу: — Вот ведь чучело! Чуть не забыл: о тебе в палате Грановитой речь шла. Главой посольства назначил Феофил Никиту Ларионова, грамотея изрядного, а ему в помощь отец Варсонофий тебя посоветовал.
Олег Иваныч скривился:
— Какой милый, сердечный человек.
Посольство в Москву по степени опасности можно было сравнить разве что с поездкой к людоедам, причем со своими овощами в качестве гарнира.
— Что еще в Новгороде плохого?
— Михаиле Олелькович не всей Господе люб.
Вот те раз! Не люб! А на хрена тогда, спрашивается, приглашали? Хватило бы и прежнего князя —
