Черные вороны идут за трепыхающимся голубем и хладнокровно поклевывают его. У людей то же, слабого, расклевывают. Это закон природы, и он неотменим. Всегда будет ревностная свора добирающих, доклевывающих, только ослабни и забейся в тоске.
26.10.1987
Человек, своенравный воротила, чувствующий страшную силу в своей способности обойти все законы, обтечь, подмять под себя, так же с налету готов подмять и Бога, но вдруг осекается, страшная сила распоясавшейся гордыни с разлету спотыкается о неодолимую силу Кроткого и Нищего, Истощившегося, и эти две силы такие разные, что они по–настоящему, в чистом случае, даже не борются между собой, не уничтожают друг друга. От сшибки таких крайностей что?то когда?нибудь только и может получиться.
26.10.1987
Русское слово в особом, трудном положении, на краю, оно испытано–перегружено, так продирается сквозь колючки, и при всей нагруженности боевое, тертое. Оно прошло такую аскезу, что на него пойти очень трудно, во всяком случае не с инструментом психоанализа–структурализма.
18.11.1987
Когда Некрасов говорил, что «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови уведи меня в стан погибающих за великое дело любви», ему виделись странники, правдолюбцы, самоотверженные ходоки в народ, всё было более или менее ясно. С появлением дисциплинированной политической подпольной партии картина замутилась; «бесы» хоть и противостояли тем ликующим, но были не намного заманчивее. Где, скажем, в 1910 были погибающие за великое дело любви? Если взять тогдашних новых просветленных, Булгакова, Бердяева, Флоренского, то они были не погибающие, а процветающие. Уведи меня в стан процветающих? Этого русской душе не нужно, она ищет погибающих. Такими были расстрелянные у Зимнего дворца простые рабочие, молчаливый ищущий народ, немногие чистые сердца, которым была противна и власть, и коварство партий; чудаки, скоморохи, дети. Они остались без голоса — или они всегда без голоса? — и их голосом была только такая поэзия, как например у Марины Цветаевой. Даже если бы поэзия и темное народное сердце нашли друг друга, все равно ведь не получилось бы партии. А все создатели программ, теоретики извелись в трескотне. То есть государственный корабль и в части правительства, и в части оппозиции состоял из гнилого материала и на скале должен был разбиться. Вся правда ушла в бессловесное или в таинственное, и на поверхности правды не осталось так, как хотелось бы Некрасову, — в виде стана.
18.1.1987
Тацит. У римлян плотная, цепкая жизнь жеста, мимики, показа себя, чувства, воли; это собственно театр, сценическое напоказ поведение. И даже это вторичное, а главное вязкая, отчаянная цепкость, дерзкое, до края идущее управление своей судьбой. И все для чего? Не видно никакого заданного, внешнего или явного смысла: просто никому не ведомый, неограниченный человек хочет быть открытым и открывает себя. Против ли это твоего упрямого убеждения, что человек везде одинаков? Нет. Просто тот век особенный — июньский, всё буйно, не успевает помнить себя.
18.11.1987
Бесспорно правы критики, чем и подкупают: с властью что?то неладно, она не должна существовать, это идолослужение масс идеологиям — чреватая, взрывная, гибельная ситуация. Бьют в самую суть современной проблематики. Но от всякого ли таранения устоев будет освободительный простор. Тут не надо гадать, не нужны социологические выкладки, мудрость знатока Посмотрите на их сердце, на их слово — такой вот ненаучный критерий. Власть
У директора разговаривают о будущем нашей философии. И, как редкое пламя в сырой груде, выкрики М. об уме, совести, таланте. Но гасит у него же самого московский служилый человек, загорается другое, всесжигающее пламя: распластаться, выработать безотказный текст, который пойдет куда?то наверх, очарует, и тогда уже светлым потоком польются расположение начальства, фонды, зарплата, и всё заработает, и расцветет. А пока — напрячься, составить, состроить наконец окончательный верный текст.
Тут яснее видно, как трудно быть собой, просто быть, просто как трудно трудное.
ноябрь 1987, 8.10.1987
Когда загорается идеей, экстазом толпа, то это еще не обязательно значит что она перестает иметь опыт бытия. Она его возможно и раньше не имела. Наоборот, в экстазе приобретается какой?то опыт. Подлинное переплетено с неподлинным. Чем ярче озарение, тем больше соблазн.
Протрите глаза, о чем мы собственно говорим; ведь совсем недавно миллионы были католиками, православными, верили. Так и сейчас верят, правда, уже в науку, историю.
Переживание внутренней музыки, когда кончаются сомнения. Признаем: человек хочет петь. Естественное состояние. Его природа: пожар, экстаз.
18.11.1987
И только боги, красота и сила, вровень с этой тяготой, кошмарной гнетущей массой. Для смертной похоти только один победитель, красота. Для свалки тел и железа только одно оправдание, звонкий режущий меч духа. И если удастся в невидимых подземных катакомбах проделать свой маленький ход, этого достаточно. Красота и сила, больше в мире ничего нет, и их
14.12.1985
Статья К. показывает пример заговаривания едва мелькнувшей сути вещей. Легкость речи в ней не случайна, балагурство подходящий аккомпанемент соскальзыванию с трудной высоты. В конце концов К. приземляется в безопасном удалении от темы. Темой была победа крутой силы, мощи государства над человеком, Медного Всадника над Евгением. Автор вроде бы на стороне «миллионов безымянных Евгениев» и считает «историческую мясорубку» трагедией. Но рыхлый гуманизм всегда не просто бессилен против
