пленникам зачастил — с Гришаней в шахматы игрывал. Один не ходил, однако — осторожничал. Завсегда пара оглоедов с мечами да копьями у стен стояла — глазищами зыркали. Гришаню, что ли, паслись эдак, иль Олексаху — Бог весть. Потом кораблишко в гавань пиратскую заскочил, от непогоды укрыться. Большой корабль, высокий — «карвель» называется или вроде того. Польский. Именем — «Мария Магдалина». Шкипер — ван Зельде знакомец давний — видно, раньше вместе пиратствовали. С ним пара знатных поляков — шляхтичей. Ходили по пирсу — разодеты, что твои павлины — звенели саблями. Потом напились пьяными — песни горланили. Ван Зельде с одним шляхтичем, который еще на ногах держался, к пленникам поднялись — в шахматы поиграть. Шляхтич, уж на что пьяный, а как увидел Гришу — аж ус у него задергался. Подмигнул зачем-то отроку. Ван Зельде скоро играть надоело — шляхтич за доску сел. Ван Зельде смотрел сперва, таращился, потом рукой махнул, ушел. С ним и охранники его. Шляхтич, как один остался, протрезвел весь… А ну — говорит — Григорий-свет, рассказывай, как тут очутился да как его друже пан Завойский поживает. По-русски балакал шляхтич-то, смешно правда, но ничего, понять можно.
Гришаня и поведал все, в краткости, ясное дело. И про то, как пан Завойский поживает. Никак уже, похоже, не поживает, сгинул в морской пучине!
Услыхав про то, шляхтич кулаком по доске шахматной двинул — аж фигуры полетели — видать, расстроился сильно. Потом на нас посмотрел, сказал, чтоб ждали… Чего только — не сказал. Его Кшиштофом звали, шляхтича-то. Шкипер, сказал, на «Марии Магдалине», сволочь редкостная, однако и пьяница. Сейчас с ван Зельде ужрались, а утром в путь надо, в Познань, в «ридны пенаты». Так что — ждать велел…
Гришаня обрадовался, заходил по каморке, что твой кот мартовский. Только что не хвост трубой. К утру явился-таки шляхтич — не обманул. Друзьям Олега Иваныча, говорит, все сделаю и даже того больше, помогу, как смогу, из плена пиратского выбраться. Сказал — сделал. Одежку принес — плащи с капюшонами. Подмигнул, пошли, мол. На корабль весело шли — песню орали. Какую-то «Зборовскую». Сзади четверо шкипера тащили. Изрядно храпел шкипер-то, да иногда, просыпаясь, ругался. Диавола поминал, словно отца родного, прости, Господи! Погрузились на корабль — отчалили засветло. Буря-то кончилась, нам во благо. Как вышли из бухты, парусами ветер хватанули… Уж на что хольк или фрейкогг кораблишки быстрые, а уж этот… «карвель» — не плыл — летел птицей небесной! Хорош корабль, сказать нечего. Пушки по бортам велики — не то что кулеврины на «Благословенной Марте», вечная будь память купцу Иоганну Штюрмеру да его команде, шайкой пиратской убиенной. А перестроили разбойники «Благословенную Марту»-то — надстройки снесли — пушек понаставили, — куда как грозен стал кораблишко — но, конечно, не чета «Марии Магдалине».
Ну, погони-то мы с Гришаней не ждали — пойди-ка, угонись — но, грешным делом, думали — проспится шкипер, за нас примется: кто таковы да откель… Кабы еще не надумал повернуть обратно — дружку своему, ван Зельде, нас возвернуть. Ничего подобного! Кшиштоф и скрывать не стал, кто мы с Гришаней такие. Так и сказал — от ван Зельде пленники беглые. Шкипер смеялся долго — аж покраснел весь. Ван Зельде-то, оказывается, у него в прошлый вечер все золотишко в кости выиграл — совсем, можно сказать, без порток оставил. Шкипер наш его все каким-то мудреным словом называл — каналья. Радовался, что «эта каналья ван Зельде хоть что-то потерял»! Так и плыли, весело. В Познань придя, простились с Кшиштофом. «Мария Магдалина» на следующий день с утра дале отправилась. То ли в Данию, то ли в Англию. В каперы наниматься, чтоб не так просто разбойничать, а по грамоте королевской. Хотя — разбой, он и есть разбой, хоть по грамоте, хоть как… А мы с Гришаней в Данциге на нарвское суденышко сели. Хорошо — Кшиштоф на дорогу серебришка подкинул, не пожадничал — вот ведь душа-человек, хоть и поляк да католик. Ну, люди, они разные бывают. И в басурманских странах хорошие есть, и на Москве, не только в Новгороде, где и шильников всяких хватает, типа боярина Ставра да людишек его непотребных.
Пришли в Нарву, к причалу встали обгорелому. Третьего дня — ратманы сказывали — побоище там было великое. Пираты какой-то кораблишко решили прямо в гавани захватить — совсем обнаглели! Всю ночь бились, хорошо — доблестная нарвская стража вмешалась — утихомирила разбойников. Так и всегда бы…
Попутного судна до Новгорода так и не дождались. Рыбаки сказывали — незадолго до нас ушел. Какой- то «Пенитель Бурь»… Или «Пленитель»… да пес с ним. Решили с Гришей посуху добираться. Сначала до Пскова — а там уж дорожка знакомая.
Долог выходил путь-то, быстрее хотелось. А как быстрее-то, ежели не на корабле каком? Гришаня и говорит: давай, мол, обождем чуть, вон, с рыбаками — те всю ночь костры жгли, рыбу коптили — хоть денек вьхсидим, а там посмотрим. Не будет ничего подходящего, тогда уж — посуху. Уговорил… на свою голову…
Олексаха отпил березовицы, поморщился…
— Эх, знал бы, Олег Иваныч, наперед, как все сложится-то.
А складывалось все поначалу неплохо. На следующий день, к обеду, подошел к пирсу двухмачтовый когг. Гришаня побалакал с матросами — те в Выборг шли, городок свейский. Не совсем чтоб по пути — однако у Невы-реки высадить могли вполне. Ну, а там уж — с рыбаками чудскими — и до Ладоги недалеко. А Ладога — это уже почти дома. Осталось со шкипером договориться — денег-то маловато осталось. Согласится ли?
Когг тот поутру отплывал, матросы с него приходили к кострам рыбацким, сказывали, шкипер-де порядок любит, оборванцев каких не возьмет. А мы уж и поизносились с Гришаней-то, шутка ли, столько времени незнамо где прошлялись, в баню не ходивши — только волнами морскими и мылись. По-спрошали, Христа ради, у рыбаков, у кого что найдется. Люди хорошие. Кто шляпу дал, кто плащик, кто башмаки. Приоделся Гриша, на когг пошел, договариваться. Сиди, мне сказал, на причале — только на вид не показывайся, шкипера собой не пугай раньше времени. Мне-то вместо него никак не пойти было — речи басурманской не знаю. Вот и таился на причале, за бочками, мало ли — сейчас отчалят. Махнет тогда Гришаня рукой — я и тут как тут, как договаривались… Не махнул Гриша! Вообще на палубу не вышел. Ни вечером, ни с утра… Как отходить стали — я уже неладное почуял — на борт ринулся… И получил багром по башке. Свалился с пирса — не рыбаки бы — не выплыл. А того шильника, что багром меня стеганул, — узнал. Родинка у него — с полщеки. Тот самый, что за Софьей приезжал, к ван Герзе!
Так и пропал Гришаня. Не знаю — жив ли.
Олексаха горестно покачал головою.
— Будем надеяться, — встав с лавки, отозвался Олег Иваныч. — Тебя-то я тоже в живых не чаял увидеть, а вот, вишь ты… Домой иль к Настене своей не ходил ли?
— Нет, — Олексаха покачал головой. — Был соблазн… да Ставровых пасся. Митря-то меня еще на Московской дороге приметил, как шли с обозниками. Я ж потом посуху добирался. Ну и… как ни пасся, а все равно — спеленали, ровно кутенка какого. Хорошо — гроза да темень — не то так и не убег бы…
— Захаживал к Настене твоей, на Нутную… с неделю тому. Сказывала Настена, человечек к ней приходил неприметный… про тебя выспрашивал. Так же и к родичам твоим на Кузьмодемьянскую приходили. То Ставровы люди. Явился бы — враз поймали. Меня вон пока опасаются трогать. Да, чую, недолго то. Вот станет посадником Ставр — и сгноят нас с тобой в порубе — ежели сразу главу не отымут. Меня — за убийство, тебя… найдут за что Ставровы-то… мало ты им насолил, что ли.
Они проговорили до самого утра, до первых лучей солнца. Только когда запели на соседних дворах петухи, улеглись. Олексаха — в людской, Олег Иваныч — у себя в горнице. Долго заснуть не мог — не знал, печалиться вестям Олексахиным или радоваться. А ведь жива, выходит, Софья-то! А значит, даст Бог — свидимся! Эх… Стан тонкий, кожа — будто шелк, волосы — волной золотой — глаза карие, теплые… Эх, Софьюшка…
Так и промаялся до утра Олег Иваныч. Все о Софье своей думал.
Утром, как встали — решили: нельзя Ставра в посадники допустить, то верная им погибель! А раз решили — делать надоть. Заседлал Пафнутий каурого — поехал Олег Иваныч на владычный двор, к Феофилу. Уж кто-кто, а Феофил-то давний враг Ставров. И ему посадник такой без надобности.
Поговорив с Феофилом, Олег Иваныч развил бурную деятельность. Во-первых, зашел к владычьим дьякам, пошептался. Во-вторых, к оружейникам на Щитную съездил. В-третьих — к рыбакам, на Софийский вымол. В-четвертых — на Прусскую, в церковь Святого Михаила, к пономарю Меркушу, давнему своему агенту. В-пятых… в-шестых… в-десятых…
По всему городу мотался Олег Иваныч — у Ставра врагов хватало. Даже к Борецким заезжал, к Mapфе,
