На украшенной разноцветными флагами корме «Буцефала», флагманской галеры венецианского флота, под пестрым балдахином из плотной ткани прохаживался сам господин адмирал Франческо Гвиччарди. Пока в каюте слуги сервировали стол, адмирал с тревогой посматривал на море — не было бы шторма. Нет, по всем приметам не должен бы. Однако кости ноют — явно не к добру. От прошедшего-то шторма едва отошли. Сейчас, впрочем, ничего, отремонтировались, вон на «Гераклее» сразу две новые мачты поставили — не хуже прежних. Уже и флаги повесить успели, молодцы. А это что еще за безобразие? На мачтах. Нет, скорее за мачтами. За «Гераклеей».
Судно! Точно — судно. Облезлая рыбацкая фелюка, каких много по всему морю. Наверное, местная.
Адмирал отвернулся к берегу. А когда снова взглянул на море, удивился и насупился. Ведь предупреждали же тупую деревенщину — нечего пока в гавань шляться! О, Мадонна, эта воняющая тухлой рыбой каракатица, кажется, собирается становиться рядом? Они что, не замечают адмиральского флага? Арестовать команду! Эй, Фабио!
…Посланный с адмиральской галеры отряд под командой лейтенанта Фабио Шивезе, обнажив узкие мечи, забрался на палубу убогой фелюки.
…Адмирал Гвиччарди уселся за стол, потянулся к серебряному кубку — подарку самого дожа — и едва успел пригубить терпкое красное вино, как в каюту постучали. Адмирал недовольно поднял глаза:
— Что такое, Фабио?
— Капитан фелюки, синьор. Говорит, что вы его знаете.
— Знаю? Гм… Как его имя?
— Есиф Геленди, синьор.
— Геленди… Геленди… А ну, давай его сюда!
Пахнущий рыбой незнакомец вошел в адмиральскую каюту, едва не сбив с ног лощеного лейтенанта. Более того, адмирал остался с ним наедине… О чем они уж там говорили — известно одному Богу. Только сразу после беседы возбужденный чем-то адмирал вышел на палубу и приказал всему флоту немедленно сниматься с якоря.
Засвистели свистки комитов. Поднялись весла. «Буцефал» занял место впереди флота. Поднятые на всех мачтах паруса поймали попутный ветер. Расправились разноцветные флаги. Флот Венецианской республики вышел в море.
На носу «Буцефала», уцепившись руками в перила надстройки, меж двух кулеврин стоял сам адмирал, синьор Гвиччарди. Ноздри крючковатого носа хищно раздувались, бритое лицо сияло предвкушением радости.
— Ну, Селим-бей, поганая собака! — шептал адмирал, не обращая внимания на стоящих вокруг офицеров. — Видно, пришел твой последний час! Иди же мне навстречу, Селим! Иди!
Ветер трепал белые паруса, раздувал разноцветные флаги. Позади, в деревне, звонили колокола, и сельский священник молился о ниспослании победы воинству венецианского дожа.
Глава 6
Морея — Магриб. Ноябрь 1472 г.
А на улице мрак,
А на улице ветер,
Там гнет и насилье,
Убийство и ссылка.
Галеры Селим-бея подобрались к селению на закате. В этот миг они очень напоминали мурен или им подобных прожорливых зубастых гадин, коими кишмя кишат теплые моря. Быстрые, верткие, алчные. Черные на фоне оранжевого, опускающегося в волны, шара. Дул ветер, легкий и попутный, но на галерах не поднимали паруса — для войны и разбоя парус только помеха, уж слишком много внимания требует от команды и капитана. То ли дело прикованная к веслам шиурма: несчастные пленники, большей частью бедняки, за которых никто не надеялся получить выкуп.
Повинуясь свисткам комита, мерно вздымались весла. Вверх-вниз, вверх-вниз. В такт им из сотен глоток гребцов — грязных, бритых и голых — вырывалось тяжелое дыхание. Суетились, как всегда перед боем, надсмотрщики — затыкали шиурме рты специальной деревянной затычкой, чтоб, не дай Аллах, не вскрикнули, не вспугнули.
Олег Иваныч стоял на носовой палубе «Тимбана», рядом с рыжим немцем Шафихом и самим Селим- беем. В белоснежном тюрбане, в черном с золотом одеянии, седобородый пиратский вождь, опираясь на обнаженную саблю, вглядывался в прибрежные скалы. Надо сказать, выглядел Селим-бей весьма импозантно, словно какой-нибудь персидский сатрап времен царя Дария или Ксеркса.
И о том и о другом Олег Иваныч еще по весне вычитал в толстой пергаментной книжке с серебряными застежками, щедро украшенными мелкими изумрудами. Книжицу подарила ему Софья на день ангела. Весьма, весьма недешев был подарок — трех деревень с холопами стоил, а может, и поболе. Олег Иваныч не хотел его принимать, да, подумав, взял — не стоило обижать любимую женщину. Тем более что уже и тогда вынашивал он планы на женитьбу, вот только ждал Гришиного возвращения из дальнего монастыря. Эх, Гриша, Гриша… Знать бы наверняка, в каком ты месте, — уже сегодня, быть может, свиделись бы. Ну, или завтра. Ведь вот она, Морея! Уж близок, близок черный скалистый берег. Уж слышен прибой, усталый собачий лай и даже блеяние козленка в чьем-то хлеву. Морея…
Селение, у единственного причала которого маячило несколько рыбачьих лодок, размещалось в глубине живописной бухты, густо заросшей по берегам диким виноградом и терновником. Чуть дальше от кромки прибоя белели хижины, перемежаясь с оливами и стройными кипарисами. За оливковой рощей резко начинались уже почти невидимые в наступающей темноте горы, довольно высокие, обрывистые и крутые. В случае нападения с моря наверняка местное население сможет быстро уйти узкими горными тропками: иди потом лови их!
Опытный пират Селим-бей прекрасно понимал это и действовал четко. По его команде галеры замедлили ход, дожидаясь, когда совсем стемнеет. Очень уж не хотелось оказаться в обезлюдевшем селении — а именно это и произошло бы, увидь деревенская стража или случайные пастухи чужие суда. Вот и выжидали. Селим-бей, бросив саблю, по цыплячьи вытягивал шею, не боясь показаться смешным. Боялся другого — посадить судно на прибрежные камни.
«Тимбан», самый крупный, шел первым. Позади — еще три галеры поменьше, рискнувшие последовать за вожаком, едва оправившись от последствий шторма.
Впереди сделалось уже совсем темно. Почти ничего нельзя разобрать, только кое-где в окнах горели светильники. Вот на эти светильники Селим-бей и правил, надеясь на свою память и острый взгляд бывалого моряка.
Олег Иваныч поразился невозмутимому профессионализму разбойничьего вождя и тому, как были вышколены его люди — даже рыжий повеса Шафих был необычайно серьезен. Внезапно Олег взглянул на себя словно бы со стороны: тюрбан, темный плащ поверх легкой кольчуги, длинная узкая сабля. Заправский пират, черт побери! А ведь они, с Яном и Илией, планировали в подобном случае просто сдернуть побыстрее с галеры и уж никак не участвовать в грабеже мирных приморских селений. Ну, Илии это уже поздно, да будет ему земля пухом. Но им-то с Яном еще не поздно?
Вон и Ян стоит сзади, у кулеврин. Кивнуть ему, броситься в воду… плыть… Доплывем? Вряд ли. Не очень-то хорошо плавал Олег Иваныч, а уж Ян — тем более. Тогда что? Ждать погромов? Стать участниками недостойного, постыдного для христианина дела? Ведь уже сейчас пиратские суда мягко ткнутся к причалам. Посыплются на берег сорвиголовы. Алчные, не знающие пощады. И для жителей селения наступит ад! Мужчины, те, кто окажет сопротивление, немедленно будут убиты, женщины — изнасилованы и, вместе с детьми, обращены в рабство.
А если… А если вот прямо сейчас воткнуть саблю в живот Селим-бею, затем ударить Шафиха — вон он, совсем рядом, у кулеврины, с тлеющим фитилем в руках. Улыбается… До поры…
Олег почувствовал, как узкий клинок сабли в руке его словно бы сделался горячее. Два удара. Затем выстрел по корме. А потом? Скорее всего, смерть. Даже если броситься в воду. И не будет ни спасения Гришани — а ведь именно это он, Олег, должен сделать, — ни Новгорода, ни Софьи. Вообще ничего больше не будет.
