— Думаю, с тебя много не возьмет, красотка!
Договорившись с Гасаном — действительно, тот много не взял, — к вечеру собрались. Приготовили вещи. Флавия отправила вперед брата вместе с Гришаней — тот вызвался проводить. Сама же прошла в кормовую каюту, крохотный закуток, любезно предоставленный ей ибн-Хасаном по просьбе Олега Иваныча еще в самом начале плавания.
Олег Иваныч заглянул, проходя мимо. Флавия лежала лицом вниз на узком самшитовом ложе, закрыв лицо руками. Плечи ее дрожали. Плачет?
Олег Иваныч погладил девчонку по волосам:
— Ну, что ты? Случилось что-нибудь?
— Случилось, Ялныз Эфе.
— Но что? Кто тебя обидел?
— Ты!
— Я?!
— Ты не замечал, как я смотрела на тебя там, в этом проклятом оазисе, когда ты вез меня на коне, ночью? Не замечал, как в Бизерте я старалась угодить тебе? Не замечал, как я плакала ночи напролет в этой каюте, потому что ты даже не смотрел на меня! Ни разу не подошел, не прижал к себе, не поцеловал… Почему ты такой, ну? Ты не хочешь меня, потому что… потому что тебе противно? Противно, потому что я… была наложницей? Да, мной обладали все. Но это не значит, что я их хотела! Так ответь же, я тебе противна?
Олег Иваныч не знал, что и думать. Робко протянул руку…
Флавия перестала рыдать, взяла его ладонь, прижала к себе. Потом вдруг улыбнулась — озорно, почти по-детски. Обхватила Олега Иваныча руками за шею, осыпав поцелуями, повалила на ложе. Затем отстранилась и все с той же улыбкой медленно стянула с себя длинное зеленое платье, купленное на базаре в Бизерте, обнажив дивное тело, несколько исхудавшее, но от этого вовсе не менее прекрасное.
— Ты будешь самым последним подлецом, Ялныз Эфе, если прогонишь меня сейчас!
Громко кричали чайки на мачтах фелюки стамбульского негоцианта Гасана. На корме, у ограждений, стояли двое: Марко и Флавия, брат и сестра. Невольники, обретшие свободу. Не без помощи Олега Иваныча и Гриши, которые, стоя на причале в гавани Сеуты, махали им руками.
По лицу Флавии медленно текли слезы. Плакали и Марко, и Гриша. Даже Олег Иваныч нет-нет да и покашливал смущенно…
Эти люди — Марко и Флавия — стали родными. Настолько родными, что Гриша предложил им поехать в Новгород, на что Марко недоуменно рассмеялся. У них с Флавией была своя Родина. И своя дорога. Дай Бог, чтобы дорога эта оказалась счастливой.
А его дорога? Олег Иваныч вздохнул. Но не с грустью. С надеждой и радостью. Новгород… Белоснежные стены, солнце в куполах церквей, люди. Вольные новгородские люди. Софья. Друзья — Панфил Селивантов, Олексаха, архиепископ Феофил…
— Что плачешь, Гришаня?
— Хорошие они люди, Флавия с Марко. Жаль расставаться. — Однако не только от этого плачу. — Он вдруг рассмеялся. — Ведь как же, Олег Иваныч, ведь дошли… ну, почти дошли уже… Прямо не верится, а ведь скоро дома будем!
А ведь и вправду — скоро! Вдруг запершило в горле. Неужели кончилось все? Турецкое рабство, галеры, пиратская кровавая вольница. Бесконечные пески, ветер, приносящий жар близкой пустыни, города, утыканные башнями минаретов. Города. Да, по-своему красивые, сказочно богатые, но… чужие. Чужие, чужие, чужие.
А так хотелось вновь увидеть свои! Упасть на траву перед детинцем, напиться прямо из Волхова! Обнять крепко Софью — поди, и не ждет уже? — да заказать на радостях молебен в Софийском соборе.
Олег Иваныч посмотрел в небо. Выцветшее, южное.
Дул северный ветер, пахнущий цветущими яблонями, проплывали по небу полупрозрачные облака, накрывая стены крепости быстрой невесомой тенью. И эти стены, стены Сеуты, на миг показались родными, новгородскими, а северный португальский ветер… ах, как он пах яблоками, совсем так, как пахло в саду у Софьи, на Прусской… Пусть он дул из Португалии, этот ветер, но это был ветер с севера, ветер, пропитанный запахом яблонь. И для Олега Иваныча, и для Гриши, для них обоих, сейчас это ветер с Родины.
Доберемся! Дойдем! Уж малость осталась. Еще чуть-чуть и… здравствуй, Господин Великий Новгород!
